Когда стрельбы кончились и командиры собрались на разбор учений, Матвей Борисович тоже встал в сторонке и слушал, как командир полка благодарил Бабченко за отличную стрельбу. Матвей Борисович благосклонно посмотрел на человека, который должен был войти в его семью. Бабченко выслушал похвалу не конфузясь, прямо и спокойно глядя в глаза командиру полка.
Это удивило Матвея Борисовича. Ему казалось, что молодой человек должен быть более скромным.
Когда все стали расходиться по своим подразделениям, Матвей Борисович отозвал лейтенанта и сказал умоляюще:
— Я вас прошу об одном. Подумайте… Многие считают теперь, что любовь и брак — это разные вещи. А когда становишься старше, тогда понимаешь, какое это благо — любовь. Если вы хотите жениться, то сто раз подумайте, любите ли вы ее. — Матвей Борисович строго посмотрел в озадаченное лицо лейтенанта и почти крикнул: — Можете мне верить, я знаю, что говорю!
После стрельб в жизни Матвея Борисовича наступил перелом. Он сам не узнавал себя. Прежние интересы отступили куда-то на задний план. Он как будто успокоился, перестал суетиться. С его лица сошли морщины. Это заметил даже командир полка.
— Э, да вы у нас расцвели, — сказал он.
— Сосна, — неопределенно ответил учитель. И широко вдохнул напоенный хвоей воздух.
— У нас как на курорте, — сказал командир, — сосна, сухо. Жаль только, моря нет. — Он вздохнул. — Ну ничего, осенью дадим вам путевку, поедете к морю.
Все уже привыкли к учителю, к тому, что он неутомимо, как мышь, снует целый день по огромной территории лагеря. По вечерам он играл на скрипке в своей палатке. Вокруг под соснами собирались слушатели, они сидели на земле, обхватив руками колени. Матвей Борисович не видел их. Он, отбивая такт ногой, смотрел в небо, маленький и вдохновенный.
Дома он никогда столько не играл: жене его игра мешала спать.
Она говорила:
— Матвей, мы тебе верим на слово.
И бесцеремонно убирала скрипку.
В воскресенье приехала дочь, — она была рассеянна и нетерпелива, недолго посидела с отцом, как будто из вежливости провела ладонью по его редким волосам и ушла к Бабченко. Матвей Борисович встретил их потом в столовой. Бабченко был молчалив, а Соня много и неестественно смеялась, как смеются неловкие девушки, поверившие наконец, что их полюбили.
Приезд дочери не обрадовал Матвея Борисовича. Это была не его Соня, с которой он привык спорить о статьях и решать математические задачи-головоломки.
Его удивляло, что Соня похорошела — розовый румянец украсил ее бледное лицо с большими глазами. «Любовь, — думал Матвей Борисович, — она его любит…»
Соня сняла какую-то пушинку с рукава Бабченко, и Матвей Борисович вспомнил, как ее мать сняла первую пушинку с его рукава и он надеялся тогда, что навсегда полюбил ее женскую заботливость и нежные руки. Он все боялся, что Бабченко не любит Соню, не понимает ее, не знает, какие у нее математические способности.
Матвей Борисович все порывался заговорить с Бабченко об этом, но тот почти не бывал в лагере, проводил учения в поле. Он загорел и почернел, по многу часов не слезал с коня. Он аккуратно учился — то в три часа ночи, то в одиннадцать утра, но всегда был сосредоточен и сдержан. Деликатный Матвей Борисович не мог заговорить с ним о Соне.
В лагере все много работали. Часто толковали о войне, о международной ситуации, прикидывали, надолго ли затишье, разговаривая, посматривали на запад, как будто там, за лесом, на границе, что-то могли разглядеть, Матвей Борисович азартно спорил о политике с ветеринарным врачом, за обедом в столовой они строили гипотезы о будущих военных действиях и чертили ложками на дне тарелки планы операций, как два стратега. Командиры подходили иногда к их столу, с уважением прислушивались к разговору и покачивали головами с таким видом, будто эта премудрость была им недоступна, их дело маленькое — не рассуждать, а сражаться.
Командиров занимали стрельбы, лошади, марши, меткость попадания, новый строевой шаг. Они добивались полной взаимозаменяемости номеров в орудийном расчете. Ко всему этому Матвей Борисович относился более равнодушно, так как война представлялась ему поединком дипломатов и генералов.
Все чаще, приходя к командирам заниматься, он заставал только жен, — мужья задерживались в поле, на полигоне. Королева жила в одной квартире с Кононенко. Ее красный халат, распахнутый на груди, напоминал Матвею Борисовичу халаты жены — засаленные и яркие. Она открывала дверь, прищурясь смотрела на учителя и резко говорила: