— Сам виноват, — упрямо сказала дочь. Эти слова, видно, были ее железной опорой, она цеплялась за них.
— Срам, — сказал отец. Это слово всегда произносила его покойная мать, когда он воровал сливы в соседском саду или не хотел молиться. И оттого, что отец, никогда не говоривший с детьми сердито, произнес это слово, Соня заплакала.
— Папа, это страшно… это так страшно… — твердила она. — Хуже этого нет на свете…
Матвей Борисович не понимал, что говорила дочь, но ее страх и волнение передавались ему, он тоже плакал.
А в коридоре стонали раненые. Их везли с границы. Бегали врачи и сестры, сбиваясь с ног.
— Я как собака, — сказала Соня, — никому не нужна. Там люди с фронта, а я?..
И она опять заплакала.
Матвей Борисович ушел из палаты вечером, когда Соня уснула. В коридоре было полутемно, стояли кровати, он пробирался меж ними и вдруг увидел Королева. Руки, голова его были забинтованы.
Матвей Борисович вышел на крыльцо. Луна светила, и ее ровный блеск лежал на холодных каменных ступенях крыльца. Все окна в больнице были тщательно занавешены. И так странно было, что все виденное в палатах и коридорах осталось за тяжелой дверью, а здесь — луна, деревья и тишина. На крыльце сидела женщина. Она не думала о том, как сидит, ноги ее были раскорячены, спина согнута. Так сидят плотники после тяжелой работы. Матвей Борисович узнал Королеву.
— Мадам Королева, — сказал он, — какое несчастье…
— Он выживет, он здоровый, крепкий человек… я в него верю… — Королева сказала это как будто спокойно, но вдруг добавила: — Вы не знаете, что за человек Королев. Этого никто не знает, кроме меня… От его батальона осталось несколько человек… Он один держал их два часа… я ведь все видела в бинокль…
— Вы не слышали… как Бабченко? — спросил Матвей Борисович ненатуральным голосом.
— Убит…
— Этого не может быть…
— Ребенок вы, что ли? — грубо закричала Королева. — Не понимаете, что такое война? Ну ладно, — хрипло сказала она, — они за все заплатят, эти сволочи, за все!..
Она долго сидела, раскачиваясь и бормоча такие крепкие ругательства, что Матвей Борисович испугался, не помешалась ли она. Или он сам сошел с ума. Потом Королева умолкла и вдруг заговорила тихим, звенящим от нежности голосом, как будто это была не она, а совсем другая женщина:
— Как он меня любил когда-то, мой муж… Я интересная была, косы, шея как у лебедя… Мое чувство к нему не переменилось, нет. Ну, а его ко мне — этого я не знаю…
— О чем вы думаете в такое время, даже странно и дико слушать… — упрекнул Матвей Борисович, не понимая, как он передаст дочери, что Бабченко убит. — Любит — не любит. Был бы только жив…
— Был бы жив, это конечно, — согласилась Королева. Но потом, как будто передумав, прибавила: — Нет… Когда все полетело к чертовой матери… Я хочу знать, зачем я жила, с кем жила? Любит ли? Ничего мне теперь, кроме правды, не нужно.
В городе завыла сирена, оповещая о тревоге.
— Опять, — сказала Королева и встала.
В больнице никто не спал, больных переносили в подвал. По коридору прошел высокий седой доктор, крича:
— Еще с вечера нужно было всех перенести! С вечера! Заблаговременно!
Старшая сестра виновато твердила:
— Но в подвале сыро… Я надеялась…
Где-то далеко разорвалась бомба, зазвенели стекла, захлопали двери. Больные выползали из палат, держась за стены. Плакали разбуженные дети. Раненый красноармеец с обвязанной головой закричал на всю больницу:
— Тихо! Порядочек! Передавай детей по цепи!
Матвей Борисович взвалил на руки легкую Соню, но и эта ноша была тяжела для него. Он спотыкался, нес дочь осторожно, как носил часами в детстве, когда она не спала, мучимая детскими страхами, а мать кричала, что это капризы, ее нужно заставить спать. Он чувствовал, как дорого ему это костлявое, осиротевшее тело. Подумал о ребенке, чей отец был вчера убит. Только теперь, пробираясь с Соней среди толкавших его людей в темный подвал, обливаясь потом, натыкаясь на стены, — он понял, что ни ребенка, ни Бабченко больше не будет.
Матвей Борисович положил Соню на солому. Она молчала. Отец пожал ее руку и произнес, не зная, что сказать:.
— Он замечательный человек, Бабченко.
— Да, Коля замечательный, человек…
Зенитки били густо, одна за другой, было нестерпимо трудно усидеть в темноте. Матвей Борисович пошел наверх. По коридору еще носили больных. Королева вела рослого красноармейца, он опирался на нее всем телом, почти падал, она несла его, покрикивая:
— Крепче держись, Соколов, крепче!