Но никто, видимо, больше играть не хотел. Пожилой инженер из Харькова догнал Марину Сергеевну.
— Вы ведь умный человек, стоит ли…
— Не стоит, — машинально ответила Марина Сергеевна. И худенькой девушке с подкрашенными глазами, очень похожей на невестку Тамару, тоже кинувшейся с извинениями, сказала: — Да не обиделась я, подумаешь…
Но она обиделась. Нет, не на эту дуру. На себя. За то, что попала по своей же вине в смешное положение. Забылась. Увлеклась…
За ужином она ни с кем не разговаривала, в разговор не вмешивалась, сразу же ушла к себе. Никого не хотела видеть. Неохотно, даже сердито крикнула «да, кто там?», когда в дверь постучались.
Это явился Жека, очень сконфуженный.
— Я только сейчас узнал, кто вы. Навел справки. Простите ее…
Марина Сергеевна сумела засмеяться:
— А если бы не узнал? Не навел справки?
— Мы просто в отчаянии, поверьте.
Она резко отмахнулась.
А Жека все твердил:
— Для меня большая честь, что я познакомился с вами. Я еще школьником был… Вы правда не сердитесь?
— Нет, не сержусь…
Но это была неправда, хоть она и сознавала, что глупо придавать такое значение пустому инциденту.
А все-таки не станет она ходить на волейбол, будет гулять, любоваться природой. Чудесные здесь места…
И вот бродит, нескладная, несуразная, растерянная, по этим голым, еще не покрывшимся зеленью склонам, среди серых, мертвых стволов. Все как будто ищет чего-то, ждет, надеется увидеть что-то новое за этим вот поворотом или вон за тем…
А весна все настойчивее вторгается в голые пространства, шумит, низвергаясь откуда-то сверху, прыгая по камням, вода, перекликаются птицы, и даже сухие прошлогодние листья шуршат не уныло, как осенью, а с задором… Или она выдумывает про листья? Может, и выдумывает. Но птицы поют и переговариваются все громче, это точно. А ей как было тоскливо в первый день приезда, так и теперь…
И вряд ли поможет веточка.
Но все-таки она ухаживает за ней, меняет воду в баночке, надеется…
Особенно тягостно бывало в воскресенье. Ни ванн, ни какого другого лечения — свободна с самого утра. Она смотрела со своего балкона, с третьего этажа, на расчерченную дорожками территорию перед санаторием и мучительно придумывала, чем бы заняться. Странное это чувство — одиночество, чувство, что никому нет до тебя дела, вокруг ни одной знакомой души… Она пошутила было с горничной, когда та убирала, поговорила с медицинской сестрой, со слесарем. Теперь смотрела с балкона, как молодые компаниями уходят на прогулку, бегут куда-то, торопятся, старшие тоже собираются кучками — кто играть в карты или домино, кто тоже гулять, но медленно, не спеша. А она одна. Музей сегодня закрыт, в картинной галерее она уже была, в кафе не протолкнешься…
Она лежала-лежала на кровати и вышла в холл. И вдруг в холле — просто чудо! — встретила Кириллова, Борю Кириллова, своего сокола, как она называла когда-то летчиков из подразделения, которым командовала. Все еще бравый, сухой, поджарый, правда, седой, он был ей очень мил. Она сказала растроганно:
— Где твоя пышная шевелюра, Борька? Побелел весь. А так хоть куда. На пенсии?
— Пока летаю. На Севере, на местной линии, но летаю…
— Ну, вот молодчага. А наши, кто жив, почти все уже приземлились. Николай вот еще летает, тоже в гражданском флоте, но он, ведь помнишь, какой упорный…
— А вы, Марина Сергеевна? На отдыхе?
— Что ты?! Я, брат, руковожу: тружусь в научно-исследовательском, по нашему же авиационному делу…
— О-о, — почтительно протянул Кириллов, — это штука нелегкая…
— Пока тяну…
Оба были рады, растроганы. Кириллов сказал, что такое событие надо отметить, отпраздновать. У него в чемодане есть бутылка грузинского коньячку и лимон. Как будто предчувствовал…
— Ну да, — недоверчиво засмеялась Марина Сергеевна. — Так уж и предчувствовал.
Но все-таки зашла к нему в комнату, и они раскупорили коньяк.
Она все так же, как когда-то лейтенанту-мальчишке, говорила ему «Борис» и «ты», он звал ее по имени-отчеству.
— Женат?
— Овдовел.
— Чего не женишься?
— Неохота снова надевать хомут, погуляю пока…
— Ой, Борька, — сказала Марина Сергеевна, — каким ты был, таким и остался. И тогда тебе девки на шею вешались, и теперь, как я вижу. Помню, когда формировались под Москвой, телефон в штабе обрывали, вызывали тебя…
Они уже выпили понемножечку. Борис повеселел:
— Если хотите знать правду, Марина Сергеевна, вам тогда только одно слово стоило сказать, и я бы всех прогнал к чертовой матери, вот только пальчиком бы шевельнули…