Сергей дышал неровно, но неясный румянец пробивался на щеках. Она разделась, легла рядом, согревая теплом своего тела, укуталась в одеяло, и не выдержав зарыдала, завыла… Слезы лились ручьем, горячие, горькие, капали и капали ему на лоб, скатывались по щекам и застревали где-то в подушке.
После обеда привезли фельдшера. Он долго слушал дыхание, стучал по груди и спине заскорузлыми, жесткими пальцами, все охал да ахал, ускользая взглядом, и наконец, выдал диагноз – двусторонняя пневмония. Покачал головой, сделал укол, сказал, что приедет через три дня. Ушел.
Серега метался в жару, бредил, хрипел. Варя сидела рядом, обтирала лицо, смачивала губы и лоб водой. Из затуманенных горем черных глаз, все лилось и лилось. Она уже не вытирала слез, щеки опухли, покраснели. Никак не могла понять, почему он не дошел до дома, и как его занесло на это озеро? Ведь он не был пьян, да и пил редко, не любил этого. Что случилось с ним? Неужели умрет? Ну уж нет, не бывать тому, вырву его из смертельных лап, вылечу, выхожу, слезами отогрею, не отдам… И все будет по прежнему – хорошо…
Вечером соседи привели с другого конца деревни Фоминишну – старую горбатую бабку-ведунью. Многих излечила она травами да заговорами, колдовством. Жила на отшибе, держала свиней и коз, редко покидала избу, а охранял ее и хозяйство огромный, одноглазый, злющий пес.
Бабуля прошла к кровати, глянула в передний угол и, не увидев иконы, неодобрительно сверкнула глазом, покачала головой. Зажгла держащую в руке сухую можжевеловую ветку, и давай окуривать Сергея, что-то угрожающе бурча себе под нос, брызгая шипящими искрами, все наклоняясь и наклоняясь к его лицу, все ниже и ниже… и вдруг, страшно заскрежетала зубами, застонала, отпрянула, поперхнулась. Ветвь с треском погасла, догорела, всю комнату заволокло едким дымом. Фоминишна вдруг резко крутанулась на месте, дико вращая закатившимися зрачками. Жутко было наблюдать это действо.
- И–и–и голубушка, – увидев Варю хрипло прошамкала еле слышно. – Женщина… Молись… - ничего больше нельзя было разобрать.
Позже, успокоившись, поведала колдунья, что была женщина. Что молиться нужно Николе-Угоднику, только он сможет помочь. Вытащила два кулька с травой и маленькую баночку со снадобьем. Объяснила: мол, отваром одной травы нужно обтирать ноги, другой отвар пить, пить долго, часто. А заветным снадобьем дважды в день натирать виски и лоб. И молиться, молиться…
- Но, как же, молиться? – спросила Варя. - Ведь ни молитв не знаю, да и икон в деревне теперь не сыскать, все уничтожили, попрятали в лихие годы…
- Молись… – отрезала ведунья, сгребла в мешок деньги и продукты и вышла, сердито стуча клюкой.
- Да что там за женщина еще? - Варя не очень-то верила бабке.
Знала всех жителей в лицо, деревня не была большой, и жизнь каждого была как на ладони. Все всё обо всех знали, какие-то события случались редко, и обсуждались, перемывались, на каждой завалинке. Она знала мужа, семнадцать лет вместе, он не видел никого вокруг, кроме нее, не было даже намека, повода, он весь полностью принадлежал ей.
- Вечно у этих ведьм женщина какая-нибудь виновата, то порчу наведет, то сглазит, то болезнь нашлет, - Варя зябко передернула плечами, отбросив бабкину фантазию, как совершенно нереальную.
Сергей лежал, разметавшись на кровати, ворочался, мычал что-то невнятно. Похудевший, посеревший, жалкий, лишь на осунувшемся скорбном лице горел лихорадочный румянец. Слезы опять брызнули горячими каплями. Обняла, прижалась к нему, всхлипывая сдавленно и горестно…
Старая, истертая, треснувшая иконка, нашлась на чердаке у тетки Лукерьи, крестной Варвары. Бережно завернув в чистую тряпицу, принесла домой, поставила на стол. Долго рылась на дне сундука, нашла свечной огарок. Зажгла. Когда-то давно, совсем еще маленькой девочкой, бабушка учила ее каким-то молитвам.
Ничего не вспомнила Варя. Советская власть начисто стирала генетическую память народа, уничтожала веру, отрицала саму возможность существования Бога. Варвара была в школе активной комсомолкой, эти вопросы ее совершенно не интересовали. Раз все говорят, что нет Его - наверно это действительно так, даже думать об этом тогда, было неинтересно. И вот, какой-то Угодник… Она долго, пристально вглядывалась в пробивавшийся неясно, седой лик старца. Все не могла осмыслить, понять, чем же он может помочь Сергею. Изображение на иконе постепенно становилось четче, стали появляться детали - борода, крест…
Она смотрела, и горький ком подступал к горлу. Понимала, что нужно что-то сказать этому доброму старичку. А комок все ширился, полнел, рос, не давая дышать. И тут ее словно прорвало… Она начала говорить, говорить страстно, неуверенно, несколько бессвязно, искренно и громко.
Вспомнила, как познакомилась с Сергеем, как таскался, увивался за ней. Она была молода, красива, знала это, и использовала вовсю. Многие парни ухаживали за ней, добивались ее, а она все крутила и крутила, увлекала, обольщала, и оставляла без жалости. Бывало, ссорились из-за нее, ей это очень льстило, и как-то даже волновало… Вечерами, молодежь частенько собиралась возле ее дома. Пели, смеялись, шутили. Серега был одним из них, ничем она его не выделяла, бывало даже, острее чем над остальными подшучивала. Он терпел все, не сводил с нее серо-голубых глаз, робел, мямлил что-то, краснел и глупо улыбался. Ей нравилась популярность, зависть подружек, внимание парней и воздыхания юнцов. Она чувствовала себя королевой, гордо несла корону, снисходила…
Пока. Пока однажды вечером в клубе, на танцах, не случилось большой пьяной драки. Кто-то саданул гирькой Серегу по голове. Он рухнул, поверженный, неживой. Лежал не двигаясь, неловко подвернув под себя руку. Раздавленный, жалкий…
Варя кинулась к нему, вытащила, выволокла на свежий воздух. Из разбитой раны хлестала бурая кровь, рана была поверхностная, не опасная. Она, конечно, этого не знала. Испугалась страшно… Схватила эту беспечную головушку, прижала к упругой груди, зарыдала, запричитала по-бабьи…
Он лежал оглушенный, и кровь смешивалась с ее слезами, стекала, капала на землю. Открыл глаза, увидел ее близко, удивился, улыбнулся, произнес первые свои, какие-то несуразные слова любви…
Этот случай перевернул Варину жизнь навсегда. Она стала серьезней, строже, внимательнее к себе. Видела его, и понимала, что он другой, не такой как остальные, особенный чем-то. Не могла объяснить себе, что в нем такого, пока простая, тонкая как нить мысль, не пронзила ее – он мой, мой навеки, навсегда…
Как, откуда возникло у нее ответное чувство, она не понимала, да и не хотела понять. Она отдалась чувству целиком, вся, окунулась в него с головой, зажгла в себе и в нем такое пламя, такой пожар, что все остальное, неважное, ушло, сгинуло, отодвинулось куда-то.
Незаметно быстро сыграли свадьбу, скоро родилась дочь, потом Ленька… Варя была счастлива, она не ошиблась в нем, он не переставал любить и удивлять, был интересен ей, предан и горяч…
Каждый день теперь, она натирала его снадобьями, поила горькими отварами, кормила как ребенка. Сергей ненадолго возвращался в сознание, удивленно, внимательно смотрел на нее, детей, обстановку, и падал обессиленный, хрипел, кашлял надсадно и гулко. Варе истово хотелось верить, что он поправится, встанет. Вечерами, когда все засыпали, она говорила с Угодником, рассказывала ему о семье, детях, сельских новостях. Просила, молила, упрашивала простить ее, и сжалиться над Сергеем. Ей казалось, что в случившемся чем-то очень виновата она…