— Церковь святого Рихарда, — пояснил Волдо, угадав направление моего взгляда. — На главной площади.
— А есть и второстепенная?
— Что?
— Площадь. Непохоже, чтобы в этой дыре их водилось больше одной.
— Нет, но... Просто, её так называют.
— Эти шафбургцы мне уже не нравятся. Ну, согласись, какой нормальный человек будет давать имя единственной площади города. Это же всё равно, что своему очку имя дать. Для чего? Чтобы со ртом не спутать? Они что, так и говорят, мол, я иду на главную площадь, там сегодня праздник, будут кого-то вешать? А другие, небось, уточняют: «На какую? Прости, не расслышали. На главную, ты сказал?». А тот такой: «Да-да, верно. На главную площадь. Ну, на ту самую, которая у нас одна единственная». Блядь, какой идиотизм.
— Да что вы прицепились к этой площади?
— Потому, что это тупо. А меня бесят тупые люди. Они пробуждают во мне желание убивать, спонтанно, хаотично и, как может показаться со стороны, немотивированно. Так что не удивляйся, если я ни с того ни с сего зарежу кого-нибудь на главной площади. Ладно, не ссы. Постараюсь делать это незаметно.
— У вас странные шутки.
— Ты привыкнешь. Думал, скажу, что это не шутки? Больше тупости я ненавижу только банальность.
Волдо недобро прищурился и заявил тоном, не допускающим возражений:
— Надеюсь, что вы не планируете ходить ночью по домам и добывать души. Тут не деревня в одну улицу, тут нас точно схватят и колесуют. На главной площади.
— С оркестром, надо полагать.
— Что?
— Забей. Постоялый двор найти сумеешь?
— Разумеется.
— Тогда бери поводья, устрой дяде Колу экскурсию.
Спустившись с окружающих Шафбург холмов, мы въехали в его окраины и двинулись по мощёной крупным булыжником улице меж мрачных домишек, словно сошедших с иллюстраций из книжки безумных германских сказочников. Красное солнце медленно катилось за горизонт и в крохотных оконцах за мутными стёклами то тут, то там зажигался свет. Редкие прохожие, напоминающие бродяг, брели по своим делам, понурив головы. Знакомая депрессивная картина, будто в какой-нибудь мордовской дыре, только антуражик иной, да дороги поприличнее.
— Давно хотел спросить... — нарушил Волдо давящую тишину, разбавляемую лишь цокотом копыт да скрипом телеги.
— Ну?
— Что у вас с глазами?
— Если коротко — они жёлтые и светятся.
— Да, — ощерился Волдо, — я замети. Но почему?
— Как рассказывал один знающий товарищ, дело в тапетуме. Он отражает свет. Так что ничего демонического. Прости, если разочаровал.
— Думаю, будет лучше...
— ...не зыркать ими почём зря. Да, я в курсе. Человек везде человек — пугливая ксенофобная тварь, в большинстве своём. Не имел в виду тебя лично.
— Хорошо. А что будем делать с Красавчиком?
— Посидит в телеге. Он нажрался на неделю, так что без труда прикинется ветошью. Лишь бы чужие лошади его не учуяли. Верно говорю? — пихнул я замаскированного под тюк питомца. — Эй. Заснул что ли?
Из-под дерюги раздалось нарочито возмущённое рычание.
— Не желаешь говорить?
— Он с этим свыкнется, — заверил Волдо. — Дайте ему время.
Постоялый двор представлял собой длинное трёхэтажное здание с двускатной черепичной крышей и носил звучное имя «Хромая гусыня». Нижний этаж почти целиком занимали стойла, а оставшуюся площадь — небольшой холл с полукруглой конструкцией, напоминающей барную стойку, и расположившийся за ней упитанный индивид весьма отталкивающей наружности. Кругломордый, румяный и прямо-таки пышущий здоровьем он явно диссонировал с царящими вокруг мрачностью и декадансом, что вызвало у меня чувство неприятного дежавю.
— Приветствую вас в лучшем заведении Шафбурга! — фальцетом пропел кругломордый и всплеснул пухлыми ручонками. — Желаете комнату?
— Да, — кивнул Волдо. — С двумя кроватями.
— Нет ничего проще! С вас четыре кроны, плюс ещё одну, если желаете определить на постой лошадь.
— Пять крон, — пихнул меня локтем Волдо, пока я разглядывал интерьер, украшенный искусно таксидермированной головой зверюги, похожей на слишком большую росомаху.
— А? Вот, отсчитай, и с телегой разберись, — передал я ему кошель с чужеземной валютой и обратился к хозяину заведения, указывая на трофей: — Сам добыл?
— Да, — не без гордости ответил тот, подбоченясь. — Не один, конечно. Но последняя пика была моя. Эх, молодость-молодость. Чудесная пора безумств и риска. Вы согласны?
— Даже не знаю. Я такой хернёй до сих пор маюсь.