– Не могут продать Тару? Очень даже могут – и продадут, и с превеликим
удовольствием! Мисс Скарлетт, вы уж меня простите, но нашему краю теперь
пришла крышка. Эти «саквояжники» и подлипалы – они ведь голосовать могут, а из
нас, демократов, мало кто такое право имеет. Ежели за каким демократом в
шестьдесят пятом году в налоговых книгах штата больше двух тысяч долларов было
записано, такой демократ не может голосовать. Значит, и ваш папаша, и мистер
Тарлтон, и Макра, и Фонтейны-все вылетают из списков. Потом, ежели ты был
полковником и воевал, ты тоже не можешь голосовать, а ей-же-богу, мисс Скарлетт, у нас куда больше полковников, чем в любом другом штате Конфедерации. И ежели
ты служил правительству конфедератов, ты тоже не можешь голосовать; значит, все
вылетают из списков – от нотариусов до судей, и таких людей сейчас в лесах
полным-полно. Словом, лихо янки подловили нас с этой своей присягой на верность: выходит, ежели ты был кем-то до войны, значит, голосовать не можешь. Люди
умные, люди достойные, люди богатые-все лишены права голоса.
Ну, я-то, конечно, мог бы голосовать, ежели бы принял эту их чертову присягу. У
меня ведь никаких денег в шестьдесят пятом не было и полковником я не был, да и
вообще никем. Только дудки – никакой их присяги я принимать не стану. Даже не
взгляну на нее! Если б янки по-честному себя вели, я бы принял их присягу, а сейчас
не стану. К Союзу можете присоединить меня, пожалуйста, а какая тут может быть
Реконструкция – в толк не возьму. Ни за что не приму их присяги – пусть даже
никогда больше не буду голосовать… А вот такой подонок, как этот Хилтон, – он
голосовать может, и мерзавцы вроде Джонаса Уилкерсона, и всякие белые
голодранцы вроде Слэттери, и никчемные людишки вроде Макинтошей – они все
могут голосовать. И они теперь правят всем. И ежели вздумают двадцать раз
взыскать с вас налог, то и взыщут. Теперь ведь ниггер убьет белого – и никто его за
это не повесит. Или, скажем… – Он умолк, погрузившись в свои мысли, и оба
одновременно вспомнили про белую женщину на уединенной ферме близ Лавджоя.»
– Эти ниггеры могут как угодно нам гадить: Бюро вольных людей все равно их
выгородит, и солдаты поддержат винтовками, а мы даже голосовать не можем и
вообще не можем ничего.
– Голосовать, голосовать! – воскликнула Скарлетт. – Да какое отношение имеет
голосование к тому, о чем мы говорим, Уилл?! Мы же говорим о налогах… Послушай, Уилл, ведь все знают, что Тара – хорошая плантация. В крайнем случае можно
Наложить ее за приличную сумму, чтоб заплатить налог.
– Мисс Скарлетт, вы же не дурочка, а иной раз так говорите, что можно подумать –
глупее вас на свете нет. Да у кого сейчас есть деньги, чтобы дать вам под вашу
собственность? У кого, кроме «саквояжников», а они-то как раз и хотят отобрать у
вас Тару! У всех есть земля. Всем земля чего-то приносит. Нельзя отдавать землю.
– У меня есть – бриллиантовые сережки, которые я отобрала у того янки. Мы
могли бы их продать.
– Мисс Скарлетт, ну, у кого есть деньги, чтоб сережки покупать? Да у людей на
мясную грудинку денег нет, где там на мишуру! Вот у вас есть десятка золотом, а у
многих, могу поклясться, и того нет.
Они снова замолчали; Скарлетт казалось, что она бьется головой о каменную
стену. Сколько же было за прошлый год таких стен, о которые ей пришлось биться
головой!
– Что же делать-то будем, мисс Скарлетт?
– Не знаю, – сказала она уныло и вдруг почувствовала, что не только не знает, но и
не хочет знать. Нет у нее сил, чтобы пробивать еще и эту стену, – она так устала, у
нее даже кости ноют. К чему работать не покладая рук, бороться, истязать себя, когда в конце каждого испытания тебя с ехидной усмешкой ждет поражение? – Не
знаю, – повторила она. – Только ничего не говори папе. Он может встревожиться.
– Не скажу.
– А кому-нибудь уже сказал?
– Нет, я пришел прямо к вам.
Да, подумала она, с плохими вестями все приходят всегда прямо к ней, и она
устала от этого.
– А где мистер Уилкс? Может быть, он что-то придумает?
Уилл посмотрел на нее своими добрыми глазами, и она поняла – как в тот день, когда Эшли вернулся домой, – что Уилл все знает.
– Он во фруктовом саду – обтесывает колья для ограды. Я, когда ставил в
конюшню лошадь, слышал, как он орудует топором. Но у него ведь тоже нет денег, как и у нас.