него ворвались люди, чьих взглядов я не разделял, чьи поступки были мне столь же
чужды, как поступки готтентотов. Они грязными башмаками прошлись по моему
миру, и не осталось ни единого уголка, где я мог бы укрыться, когда мне
становилось невыносимо тяжело. Сидя в тюрьме, я думал: «Вот кончится война, и я
вернусь к прежней жизни, к моим старым мечтам, в свой театр теней». Но, Скарлетт, возврата к прошлому нет. И то, с чем столкнулись мы сейчас, – хуже войны и хуже
тюрьмы, а для меня и хуже смерти… Так что, как видите, Скарлетт, я несу наказание
за свой страх.
– Но, Эшли, – начала она, все глубже увязая в трясине непонимания, – если вы
боитесь, что мы умрем с голоду, так почему же… почему… Ах, Эшли, не волнуйтесь: мы как-нибудь справимся! Я знаю, что справимся.
На секунду взгляд его вновь обратился на нее, и в серых глазах, широко
раскрытых и ясных, было восхищение. А потом они снова стали отчужденными,
далекими, и сердце у Скарлетт упало – она поняла: он думал не о том, что они могут
умереть с голоду. Вечно они говорят на разных языках. Но она так любила его, что, когда он замыкался в себе, как сейчас, ей казалось, будто теплое солнце ушло с
небосклона и она осталась в холодном сыром полумраке. Ей захотелось схватить его
за плечи, привлечь к себе, заставить, наконец, осознать, что она живая, а не
вычитанная им или вымечтанная. Вот если бы вновь почувствовать, что они – одно
целое, как в тот давний день, когда он вернулся домой из Европы, стоял на
ступеньках Тары и улыбался ей.
– Голодать – не очень-то приятно, – сказал он. – Я это знаю, потому что голодал, но
я не боюсь голода. Я боюсь жизни, лишенной неспешной красоты нашего мира, которого уже нет.
Скарлетт в отчаянии подумала, что Мелани поняла бы его. Эшли с Мелани вечно
болтают о всяких глупостях – стихи, книги, мечты, лунный свет, звездная пыль… Ему
не страшно то, что страшит ее, Скарлетт, – не страшны режущие боли в голодном
желудке, пронизывающий зимний ветер, выселение из Тары, Его терзает какой-то
иной страх, которого она никогда не знала и не может вообразить. Честное слово, ну
чего в этом мире еще бояться, если не голода, холода и возможности лишиться
крова?
А ведь ей казалось, что если она будет внимательно слушать Эшли, то поймет его.
– Вот как?! – произнесла она, и в голосе ее прозвучало разочарование ребенка, который, развернув яркую бумажную обертку, обнаружил, что внутри ничего нет.
При этом возгласе Эшли печально улыбнулся, как бы прося у нее прощения.
– Извините меня, Скарлетт, за все, что я тут наговорил. Вы не можете меня понять, потому что не знаете страха. У вас сердце льва, вы начисто лишены воображения, и я
вам завидую. Вас не страшит встреча с действительностью, и вы не станете бежать
от нее, как я.
– Бежать!
Казалось, из всего им сказанного это было единственное слово, которое она
поняла. Значит, Эшли, как и она, устал от борьбы и хочет бежать. Она чуть не
задохнулась.
– Ох, Эшли, – вырвалось у нее, – как вы не правы! Я тоже хочу бежать. Я тоже от
всего этого устала!
Он в изумлении поднял брови; в эту минуту она своей горячей рукой схватила его
за плечо.
– Послушайте меня, – быстро заговорила она; слова полились неудержимым
потоком, подгоняя друг друга. – Я же говорю вам: я тоже от всего этого устала. До
смерти устала и не желаю больше так жить. Я боролась за каждый кусок хлеба, за
каждую лишнюю монету, я полола, и рыхлила мотыгой, и собирала хлопок, я даже
пахала, а потом вдруг поняла, что не желаю больше так жить – ни минуты. Говорю
вам, Эшли: Юг умер! Умер! Янки, вольные негры и «саквояжники» стали здесь
хозяевами, а для нас ничего не осталось. Эшли, бежим отсюда!
Он наклонился к ней и впился взглядом в ее пылающее лицо.
– Да, давайте убежим-бросим их всех! Устала я гнуть спину на других. Кто-нибудь
о них позаботится. Когда люди сами не могут заботиться о себе, всегда ведь
находится кто-то, кто берет на себя заботу о них. Ах, Эшли, давайте убежим, убежим
вдвоем – вы и я. Мы могли бы уехать в Мексику – мексиканской армии нужны
офицеры, и мы могли бы быть так счастливы там. Я буду работать на вас, Эшли. Я
для вас горы сверну. В глубине души вы сами знаете, что не любите Мелани…
На лице его отразился испуг, изумление, он хотел что-то сказать, но она не дала