ему и. рта раскрыть, обрушив на него поток слов.
– Вы же сами сказали мне в тот день, – помните тот день? – что любите меня
больше! И я знаю, что вы не изменились с тех пор! Я же вижу, что не изменились! Вот
только сейчас вы говорили, что она для вас как сон, как мечта… Ох, Эшли, давайте
уедем! Я могла бы сделать вас таким счастливым. Ведь Мелани, – с жестокой
откровенностью добавила она, – Мелани больше не сможет… Доктор Фонтейн
сказал, что у нее никогда уже не будет детей, а я могла бы родить вам…
Он сжал ее плечи так крепко, что ей стало больно и она, задохнувшись, умолкла.
– Мы должны забыть тот день в Двенадцати Дубах.
– Да неужели вы думаете, что я могу его забыть?! Разве вы его забыли? Можете, положа руку на сердце, сказать, что вы меня не любите?
Он глубоко вобрал в себя воздух и быстро произнес:
– Да, могу. Я не люблю вас.
– Это ложь.
– Даже если и ложь, – сказал Эшли мертвенно ровным, спокойным голосом, –
обсуждать это мы не станем.
– Вы хотите сказать…
– Да неужели вы думаете, что я мог бы уехать и бросить Мелани с нашим
ребенком на произвол судьбы, даже если бы я их ненавидел? Мог бы разбить Мелани
сердце? Оставить их обоих на милость друзей? Скарлетт, вы что, с ума сошли? Да
неужели у вас нет ни капли порядочности? Вы ведь тоже не могли бы бросить отца и
девочек. Вы обязаны о них заботиться, как я обязан заботиться о Мелани и Бо, и
устали вы или нет, у вас есть обязательства, и вы должны их выполнять.
– Я могла бы бросить отца и девочек… они мне надоели… я устала от них…
Он склонился к ней, и на секунду с замирающим сердцем она подумала, что он
сейчас обнимет ее, прижмет к себе. Но он лишь похлопал ее по плечу и заговорил, словно обращаясь к обиженному ребенку:
– Я знаю, что вы устали и все вам надоело. Поэтому вы так и говорите. Вы тянете
воз, который и трем мужчинам не под силу. Но я стану вам помогать… я не всегда
буду таким никчемным…
– Вы можете помочь мне только одним, – хмуро произнесла она, – увезите меня
отсюда и давайте начнем новую жизнь в другом месте, где, может быть, нам больше
повезет. Ведь нас же ничто здесь не держит.
– Ничто, – ровным голосом повторил он, – ничто, кроме чести.
Она с глубокой нежностью смотрела на него и словно впервые увидела, какие
золотые, цвета спелой ржи, у него ресницы, как гордо сидит голова на обнаженной
шее, какого благородства и достоинства исполнена его стройная фигура, несмотря
на лохмотья, в которые он одет. Взгляды их встретились – в ее глазах была
неприкрытая мольба, его же глаза, как горные озера под серым небом, не отражали
ничего.
И глядя в эти пустые глаза, она поняла, что ее отчаянные мечты, ее безумные
желания потерпели крах.
Разочарование и усталость сделали свое дело: Скарлетт уткнулась лицом в
ладони и заплакала. Еще ни разу в жизни Эшли не видел, чтобы она так плакала. Он
никогда не думал, что такие сильные женщины, как Скарлетт, вообще способны
плакать, и волна нежности и раскаяния затопила его. Он порывисто шагнул к ней и
через минуту уже держал ее в объятиях, нежно баюкая, прижав ее черную головку к
своей груди.
– Милая! – шептал он. – Мужественная моя девочка… Не надо! Ты не должна
плакать!
Он почувствовал, как она меняется от его прикосновения, стройное тело, которое
он держал в объятиях, запылало, околдовывая; зеленые глаза, обращенные на него, зажглись, засияли. И вдруг угрюмой зимы не стало. В сердце Эшли возродилась
весна – почти забытая, напоенная ароматом цветов, вся в зеленых шорохах и
приглушенных звуках, – бездумная праздная весна и беззаботные дни, когда им
владели желания юности. Тяжелых лет, выпавших за это время на его долю, словно и
не было – он увидел совсем близко алые губы Скарлетт и, нагнувшись, поцеловал ее.
В ушах ее стоял приглушенный грохот прибоя – так гудит раковина, приложенная
к уху, – а в груди глухо отдавались удары сердца. Их тела слились, и время, казалось, перестало существовать – Эшли жадно, неутолимо прильнул к ее губам.
Когда же он, наконец, разжал объятия, Скарлетт почувствовала, что колени у нее
подгибаются, и вынуждена была ухватиться за ограду. Она подняла на него взгляд, исполненный любви и сознания своей победы.
– Ведь ты же любишь меня! Любишь! Скажи это, скажи!
Он все еще продолжал держать ее за плечи, и она почувствовала, как дрожат его