господи, милая дамочка! Не надо плакать! Сходите в штаб караульной службы и
спросите у наших офицеров. Уж я думаю, они разрешат вам повидать его.
Скарлетт, и не собиравшаяся плакать, тотчас расплылась в улыбке. Солдат
повернулся и окликнул другого часового, медленно прохаживавшегося вдоль стены:
– Эй, Билл! Поди-ка сюда.
Второй часовой, рослый малый в синей шинели, шагавший ссутулясь и так вобрав
голову в плечи, что его черные усы, казалось, росли прямо из воротника, двинулся
по грязи к ним.
– Отведи дамочку в штаб.
Скарлетт поблагодарила солдата и пошла следом за своим провожатым.
– Смотрите не подверните ногу, когда будете переходить по камням через улицу, –
сказал солдат, беря ее под локоть. – И поднимите-ка юбки, а то выпачкаете их в
грязи.
Голос, звучавший сквозь усы, был тоже гнусавый, но мягкий, приятный, а рука, почтительно поддерживавшая ее под локоть, – твердая. А эти янки не так уж и
плохи!
– И холоднющий же сегодня день для прогулок, леди, – сказал солдат. – Издалека
вы притопали?
– О да, с другого конца города, – сказала она, почувствовав расположение к этому
человеку с мягким голосом.
– Погодка-то для прогулок не больно подходящая, леди, – неодобрительно
заметил солдат, – да еще когда столько народу гриппом больны. А вот и командный
пост, леди… Что это с вами?
– Этот дом… В этом доме – ваш штаб? – Скарлетт посмотрела на прелестное
старинное здание, выходившее фасадом на площадь, и чуть не расплакалась. Здесь
во время войны она танцевала на стольких балах и вечеринках Это был чудесный
веселый дом, а теперь… теперь над ним развевался большущий флаг Соединенных
Штатов.
– Что с вами?
– Ничего… только… только… я знала людей, которые жили здесь.
– Что ж, жаль, конечно. Думаю, они и сами не узнали бы сейчас свой дом, потому
как внутри все ободрано А теперь идите туда, мэм, и спросите капитана, Скарлетт поднялась по ступенькам, ласково поглаживая рукой поломанные белые
перила, и толкнула входную дверь. В холле было темно и холодно, как в склепе; продрогший часовой стоял, прислонясь к закрытым раздвижным дверям, которые в
лучшие времена вели в столовую.
– Я хочу видеть капитана, – сказала Скарлетт.
Часовой раздвинул двери, и она вошла в комнатусердце ее учащенно билось, лицо
пылало от волнения и замешательства. В комнате стоял спертый дух – пахло дымом, табаком, кожей, мокрым сукном мундиров и немытыми телами. Она как в тумане
увидела голые стену с ободранными кое-где обоями, ряды синих шинелей и
широкополых шляп, висевших на крючках, яркий огонь в камине, длинный стол, заваленный бумагами, и нескольких офицеров в синей форме с медными
пуговицами.
Скарлетт судорожно глотнула и почувствовала, что обрела голос. Только не
показать этим янки, что она боится. Она должна выглядеть и держаться как можно
лучше и независимее.
– Капитан?
– Ну, я – капитан, – сказал толстяк в расстегнутом мундире.
– Я хочу видеть вашего арестанта – капитана Ретта Батлера.
– Опять Батлера? Ну, и спрос же на этого мужика, – расхохотался капитан, вынимая изо рта изжеванную сигару. – Вы ему родственницей приходитесь, мэм?
– Да… я его… его сестра.
Он снова расхохотался.
– Много же у него сестер, одна была тут как раз вчера.
Скарлетт вспыхнула. Наверняка какая-нибудь из этих тварей, с которыми водится
Ретт, – должно быть, Уотлинг. Ну и, конечно, янки решили, что она – такая же. Нет, это невыносимо. Даже ради Тары не станет она терпеть оскорбления и не пробудет
здесь больше ни минуты. Она было повернулась и с гневным видом взялась за ручку
двери, но рядом с ней уже стоял другой офицер. Он был молодой, гладко выбритый, с добрыми шустрыми глазами.
– Минуточку, мэм. Может быть, вы присядете и погреетесь у огня? А я сходку и
выясню, что можно для вас сделать. Как вас зовут? Он отказался видеть ту… даму, которая приходила вчера.
Бросив сердитый взгляд на незадачливого толстяка капитана, Скарлетт
опустилась в предложенное кресло и назвала себя. Приятный молодой офицер
накинул шинель и вышел из комнаты, а остальные столпились у дальнего конца
стола и принялись тихо переговариваться, время от времени тыча пальцем в бумаги.
Скарлетт с облегчением протянула ноги к огню и только тут почувствовала, как они
застыли, пожалела, что не подумала подложить картонку в туфлю, на подошве