виделись в последний раз?
Раздражение и недобрые чувства, которые он неизменно вызывал в ней прежде, вскипели в ее душе и сейчас; ей захотелось наговорить ему колкостей, но она лишь
улыбнулась, и на щеке ее появилась ямочка. Он придвинул стул и сел совсем рядом, и она, склонясь в его сторону, мягко, как бы непроизвольно, положила руку ему на
плечо.
– О, я жила премило, спасибо, и в Таре теперь все в порядке. Конечно, было очень
страшно после того, как солдаты Шермана побывали у нас, но дом все-таки не
сожгли, а черные спасли большую часть стада – загнали его в болото. И прошлой
осенью мы собрали неплохой урожай – двадцать тюков. Конечно, по сравнению с
тем, что Тара может дать, это ничтожно мало, но у нас сейчас не так много рабочих
рук. Папа, конечно, говорит, что на будущий год дела у нас пойдут лучше. Но, Ретт, в
деревне сейчас стало так скучно! Можете себе представить – ни балов, ни пикников, и вокруг все только и говорят о том, как тяжело живется. Бог ты мой, до чего мне все
это надоело! Наконец на прошлой неделе мне стало до того тошно, что я
почувствовала – не могу больше, а папа заметил и сказал, что нужно мне съездить
проветриться, повеселиться. Вот я и приехала сюда сшить себе несколько платьев, а
отсюда поеду в Чарльстон – в гости к тете. Так хочется снова походить по балам.
«Вот тут все вышло как надо, – подумала она, гордясь собой. – И тон был найден
правильный – достаточно беззаботный! Мы, мол, не богачи, но и не бедствуем».
– Вы выглядите прелестно в бальных платьях, моя дорогая, и, к несчастью, прекрасно это знаете! Я полагаю, подлинная причина вашего приезда состоит в том, что вам поднадоели деревенские воздыхатели и вы решили поискать себе новых в
более отдаленных краях.
Какое счастье, подумала Скарлетт, что Ретт эти последние месяцы провел за
границей и лишь недавно вернулся в Атланту. Иначе он никогда не сказал бы таких
глупостей. Перед ее мысленным взором прошла вереница сельских ухажеров –
оборванные, озлобленные Фонтейны, обнищавшие братья Манро, красавцы из
Джонсборо и Фейетвилла, занятые пахотой, обтесыванием кольев и уходом за
больными старыми животными; они и думать забыли про балы и милый легкий
флирт. Но она постаралась выкинуть это из головы и смущенно хихикнула, как бы
подтверждая, что он прав.
– Ну что вы! – с наигранным возмущением сказала она.
– Вы бессердечное существо, Скарлетт, но, возможно, именно в этом ваше обаяние.
– Он улыбнулся, как улыбался когда-то – одним уголком рта, но она понимала, что он
делает ей комплимент. – Вы ведь, конечно, знаете, что обаяния в вас куда больше, чем разрешено законом. Даже я, толстокожий манный, испытал это на себе. И часто
удивлялся, что в вас такое сокрыто, почему я не могу вас забыть, хоть я знал много
дам и красивее вас, и, уж конечно, умнее, и, боюсь, добрее и высоконравственнее.
Однако же вспоминал я всегда только вас. Даже в те долгие месяцы после
поражения, когда я был то во Франции, то в Англии и не видел вас, и ничего о вас не
знал, и наслаждался обществом многих прелестных женщин, я всегда вспоминают
вас и хотел знать, как вы живете.
На секунду она возмутилась, – да как он смеет говорить ей, что есть женщины
красивее, умнее и добрее ее! – но гнев тут же погас: ведь помнил-то он ее и ее
прелести, и это было приятно. Значит, он ничего не забыл! Что ж, это должно
облегчить дело. И вел он себя так мило – совсем как положено джентльмену в
подобных обстоятельствах. Теперь надо перевести разговор на него и намекнуть, что она тоже его не забыла. И тогда…
Она слегка сжала ему плечо и снова улыбнулась так, что на щеке образовалась
ямочка.
– Ах, Ретт, ну как вам не стыдно дразнить бедную деревенскую девушку! Я-то
прекрасно знаю, что вы ни разу и не вспомнили обо мне после того, как бросили
меня той ночью. В жизни не поверю, что вы вообще думали обо мне, когда вокруг
было столько прелестных француженок и англичанок. Но ведь я приехала сюда не
затем, чтобы слушать всякие ваши глупости обо мне. Я приехала… я приехала…
потому…
– Почему же?
– Ах, Ретт, я так за вас волнуюсь! Я так боюсь за вас! Когда же они вас выпустят из
этого ужасного места?
Он быстро накрыл ее руку своей ладонью и крепко прижал к своему плечу.
– Ваше волнение делает вам честь, а когда меня выпустят отсюда – неизвестно. По