всей вероятности, когда до предела натянут веревку.
– Веревку?
– Да, я думаю, что выйду отсюда с веревкой на шее.
– Но не повесят же они вас?
– Повесят, если сумеют набрать побольше улик.
– Ох, Ретт! – воскликнула она, прижав руку к сердцу.
– Вам будет жаль меня? Если вы меня как следует пожалеете, я упомяну вас в
своем завещании.
Темные глаза откровенно смеялись над ней; он сжал ей руку.
В своем завещании! Она поспешно опустила глаза, боясь, как бы они не выдали ее, но, очевидно, сделала это недостаточно быстро, ибо в его взгляде вспыхнуло
любопытство.
– По мнению янки, я должен оставить недурное завещание. Похоже, что мое
финансовое положение вызывает сейчас немалый интерес. Каждый день меня
требуют к себе все новые и новые люди и задают идиотские вопросы. Ходят слухи, что я завладел мифическим золотом Конфедерации.
– Ну, а на самом деле?
– Что за наводящие вопросы! Вы знаете не хуже меня, что Конфедерация печатала
деньги, а не отливала их.
– А откуда у вас столько денег? Вы их нажили на спекуляциях? Тетя Питтипэт
говорила…
– А вы меня, похоже, допрашиваете!
Черт бы его побрал! Конечно же, эти деньги – у него. Скарлетт пришла в такое
возбуждение, что совсем забыла о необходимости быть с ним нежной.
– Ретт, я так расстроена тем, что вы под арестом. Неужели у вас нет ни малейшего
шанса отсюда выбраться?
– «Nihil desperandum»[11] – мой девиз.
– Что это значит?
– Это значит «может быть», прелестная моя незнайка.
Она похлопала своими длинными ресницами, посмотрела на него и опустила
глаза.
– Но вы же такой ловкий – вы не допустите, чтобы вас повесили! Я уверена, вы
что-нибудь придумаете, чтобы обойти их и выбраться отсюда! А когда вы выйдете…
– Когда я выйду?. – тихо переспросил он, пригибаясь к ней.
– Тогда я… – И она изобразила на лице смятение и даже покраснела. Покраснеть
было нетрудно, потому что у нее перехватывало дыхание и сердце колотилось как
бешеное. – Ретт, я так жалею о том, что я… что я наговорила вам тогда, в ту ночь, ну, вы помните… у Раф-энд-Реди. Я была тогда… ох, так напугана и так расстроена, а вы
были такой… такой… – Она опустила глаза и увидела, как его смуглая рука снова
легла на ее руку. – И… я считала, что никогда, никогда не прощу вас! Но когда вчера
тетя Питти сказала мне, что вы… что вас могут повесить… все во мне вдруг
перевернулось, и я… я… – Она с мольбой заглянула ему в глаза, стараясь вложить в
этот свой взгляд всю боль разбитого сердца. – Ох, Ретт, я умру, если они вас повесят!
Я просто этого не вынесу! Понимаете, я… – И не в силах дольше выдержать его
взгляда, который жег ее как огонь, она снова опустила глаза.
«Да я сейчас расплачусь, – подумала она в изумлении, чувствуя, как волнение
захлестывает ее. – Дать волю слезам? Может, так оно будет естественнее».
Он быстро произнес:
– О боже, Скарлетт, неужели вы… неужели это правда, что вы… – И руки его сжали
ее пальцы с такой силой, что ей стало больно.
Она крепко-крепко зажмурилась, надеясь выдавить из себя слезы, но при этом не
забыв слегка приподнять лицо, чтобы ему удобнее было ее поцеловать. Вот сейчас, через мгновение его губы прижмутся к ее губам – эти твердые настойчивые губы. Ей
вдруг так живо вспомнился их поцелуй, что она ощутила слабость в коленях. Но он
не поцеловал ее. Она почему-то почувствовала разочарование и, чуть приоткрыв
глаза, украдкой взглянула на него. Он склонился над ее руками – она видела лишь
его черный затылок, – приподнял одну из них и поцеловал, потом взял другую и
приложил к своей щеке. Скарлетт ждала грубости, насилия, и этот нежный, любящий
жест изумил ее. Интересно, какое у него сейчас лицо, но она не могла удовлетворить
свое любопытство, ибо голова у него была опущена.
Она быстро отвела взгляд, чтобы, подняв голову, он ничего не прочел в ее глазах.
Она понимала, что сознание одержанной победы наверняка отражалось в них. Вот
сейчас он сделает ей предложение или по крайней мере скажет, что любит ее, и
тогда… Она следила за ним сквозь завесу ресниц, а он перевернул ее руку ладонью
вверх и опять хотел было поцеловать – и вдруг оторопел. Она посмотрела на свою
ладонь и впервые за этот год увидела ее по-настоящему. Холодный ужас сжал ей
сердце. Это была рука незнакомки, а не Скарлетт О'Хара – у той рука была мягкая, белая, с ямочками, изнеженная и безвольная. А эта была загрубелая, потемневшая от
загара, испещренная веснушками. Сломанные ногти неровно обрезаны, на ладони –