громады облаков, вдыхает пряные цветочные запахи, а в ушах у нее приятно гудит
от жужжаний пчел. Полдень, тишина, лишь вдали поскрипывают колеса фургонов, поднимающихся по извилистой дороге в гору с красных полей. Тара стоит того, стоит даже большего.
Она вскинула голову.
– Дадите вы мне деньги или нет?
С нескрываемым удовольствием он мягко, но решительно произнес:
– Нет, не дам.
Его слова не сразу дошли до ее сознания.
– Я не мог бы вам их дать, даже если б и захотел. У меня при себе нет ни цента. И
вообще в Атланте у меня нет ни доллара. У меня, конечно, есть деньги, но не здесь. И
я не собираюсь говорить, где они или сколько. Если я попытаюсь взять оттуда хоть
какую-то сумму, янки налетят на меня, точно утка на майского жука, и тогда ни вы, ни я ничего не получим. Ну, так как будем поступать?
Она позеленела, на носу вдруг проступили веснушки, а рот искривился судорогой
– совсем как у Джералда в минуту безудержной ярости. Она вскочила на ноги с
каким-то звериным криком, так что шум голосов в соседней комнате сразу стих.
Ретт, словно пантера, одним прыжком очутился возле нее и своей тяжелой ладонью
зажал ей рот, а другой рукой крепко обхватил за талию. Она бешено боролась, пытаясь укусить его, лягнуть, дать выход своей ярости, ненависти, отчаянию, своей
поруганной, растоптанной гордости. Она билась и извивалась в его железных руках, сердце у нее бешено колотилось, тугой корсет затруднял дыхание. А он держал ее
так крепко, так грубо; пальцы, зажимавшие ей рот, впились ей в кожу, причиняя
боль. Смуглое лицо его побелело, обычно жесткий взгляд стал взволнованным – он
приподнял ее, прижал к груди и, опустившись на стул, посадил к себе на колени.
– Хорошая моя, ради бога, перестаньте! Тише! Не надо кричать. Ведь они сейчас
сбегутся сюда. Да успокойтесь же. Неужели вы хотите, чтобы янки увидели вас в
таком состоянии?
Ей было безразлично, кто ее увидит, все безразлично, ею владело лишь
неудержимое желание убить его, но мысли у нее вдруг начали мешаться. Она еле
могла дышать – Ретт душил ее; корсет стальным кольцом все больше и больше
сжимал ей грудь; она полулежала в объятиях Ретта, и уже одно это вызывало у нее
бешеную злобу и ярость. Голос его вдруг стал тоньше и зазвучал словно издалека, а
лицо, склоненное над ней, закрутилось и стало тонуть в сгущавшемся тумане. И
исчезло – и лицо его, и он сам, и все вокруг.
Когда она, словно утопающий, выбравшийся на поверхность, стала приходить в
себя, первым ощущением ее было удивление, потом невероятная усталость и
слабость. Она полулежала на стуле – без шляпки, – и Ретт, с тревогой глядя на нее
своими черными глазами, легонько похлопывал ее по руке. Славный молодой
капитан пытался влить ей в рот немного коньяка из стакана – коньяк пролился и
потек у нее по шее. Еще несколько офицеров беспомощно стояли вокруг, перешептываясь и размахивая руками.
– Я… я, кажется, потеряла сознание, – сказала она, и голос ее прозвучал так
странно, издалека, что она даже испугалась.
– Выпей это, – сказал Ретт, беря стакан и прикладывая к ее губам. Теперь она все
вспомнила и хотела метнуть на него яростный взгляд, но ярости не было – одна
усталость. – Ну пожалуйста, ради меня.
Она глотнула, поперхнулась, закашлялась, но он неумолимо держал стакан у ее
губ. Она сделала большой глоток, и крепкий коньяк обжег ей горло.
– Я думаю, джентльмены, ей теперь лучше, и я вам очень признателен. Известие о
том, что меня собираются казнить, доконало ее.
Синие мундиры переступали с ноги на ногу, вид у всех был смущенный, и, покашляв, они гуртом вышли из комнаты. Молодой капитан задержался на пороге.
– Если я еще чем-нибудь могу быть полезен…
– Нет, благодарю вас.
Он вышел, закрыв за собой дверь.
– Выпейте еще, – сказал Ретт.
– Нет.
– Выпейте.
Она глотнула, и тепло побежало по ее телу, а в дрожащих ногах появилась сила.
Она отстранила рукой стакан и попыталась подняться, но Ретт заставил ее снова
сесть.
– Не трогайте меня. Я ухожу.
– Обождите. Посидите еще минуту, а то вы снова упадете в обморок.
– Да я лучше упаду на дороге, чем быть здесь с вами.
– И тем не менее я не могу позволить, чтобы вы упали в обморок на дороге.
– Пустите меня. Я вас ненавижу.
При этих словах легкая улыбка появилась на его лице.
– Вот это больше походке на вас. Значит, вы действительно приходите в себя.