Лукашев начал просматривать бумаги. Прошло полчаса. В дверь раздался стук. По сдерживаемой улыбке входившего в кабинет Голутвина было сразу видно, что у него есть новости.
— Хозяин пиджака нашелся, — сказал лейтенант. — Это врач Смолкин. Он сейчас дежурит в поликлинике. Закончит дежурство в восемь вечера. Брюки у него из такого же материала, что и этот пиджак, — докладывал Голутвин. — Он сказал, что пиджак висел в шкафу, в приемной, куда заходят посетители. А когда я заговорил о пиджаке, он побледнел и бросился к шкафу, потом ко мне и, заикаясь, начал бросать отрывистые фразы о том, что у него в пиджаке были деньги, сорок два рубля, что это зарплата, и он получил ее накануне, что кассир специально ждала его, пока он не пришел на дежурство. Я уточнил кое-какие детали. Зарплата, полученная Смолкиным, состояла из четырех десятирублевых купюр и двух рублевых. Кассир, вручая ему зарплату, пошутила, что деньги именные, и показала на надпись, которую она сделала, зеленым карандашом на белом поле верхней купюры. Там было написано крупными буквами: «Смолкину».
Кроме того, Смолкин сказал, что незадолго до моего прихода двое неизвестных граждан приводили в поликлинику пьяного парня с окровавленной головой. И пока избитому производили перевязку, ничего не сказав, ушли. Избитый находится в поликлинике. Он одет в окровавленную вельветку, сильно пьян и сейчас спит. Кто он, пока неизвестно.
— Кто еще из работников поликлиники видел этих неизвестных?
— Видела хирургическая сестра, но она даже в лицо их не запомнила.
— Так. Как только пострадавший проснется, немедленно допросите его. Кроме того, обратите внимание на место обнаружения пиджака. Возможно, кто-нибудь придет туда. Да, а что говорит Смолкин о ранении неизвестного?
— Повреждены только мягкие ткани. Ранение неопасное.
Лукашев кивнул головой.
— Продолжайте работать. Будьте внимательны. Не торопитесь, но работайте быстро. О ходе расследования докладывайте ежедневно.
Избитый парень проспался только к утру. Хмуро глянув на дежурного врача, приготовившегося заполнить бланк повестки, которую оставил Голутвин, и дотронувшись до забинтованной головы рукой, поморщился. Облизав пересохшие губы и не отвечая на вопросы врача, который скороговоркой спрашивал: «Фамилия? Домашний адрес? Где работаете? Ведь вас надо записать!» — парень молча вышел из поликлиники, на ходу ковыряя ногтями засохшую на вельветке кровь.
Остановившись на тротуаре, он огляделся и, увидев милиционера, разглядывавшего скворцов на рябине, снова поморщился и направился в сторону отделения милиции.
Милиционер, не торопясь, пошел вслед за ним. Увидев, что избитый проходит мимо отделения, милиционер окликнул его:
— Молодой человек!
Парень обернулся.
— Вам сюда! — жестом указывая на вход в помещение, добавил милиционер. В голосе его слышались властные нотки. Парень, понурив голову, подчинился.
Бросив беглый взгляд на вошедшего, дежурный сказал:
— Пройдите в пятый кабинет!
Войдя к Голутвину, потерпевший провел языком по губам и попросил напиться. Выпив два стакана воды, он сел и, назвавшись Романцовым Иваном Матвеевичем, бросил исподлобья угрюмый взгляд на Голутвина, который испытующе смотрел на парня.
Оперуполномоченный был одет в гражданский костюм, хорошо сшитый и так же хорошо сидевший на нем, как и форма.
Романцов на вопросы Голутвина отвечал неохотно и вяло. Его черные, как капли туши, глаза, глядевшие из-под марлевой повязки, казалось, ничего не выражали.
— Ну, выпивали в одной компании.
— А вы без «ну», не одолжение мне делаете. У кого выпивали?
— У Машки Вараксиной.
— Ее адрес?
— Не знаю. Показать могу, где живет, а улицу и номер дома не знаю.
— Кто был в вашей компании?
— Я пришел с Юнуской, там уже были Мишка, Толик, Славка. Из девушек Зина и Клава. Остальных не знаю.
— Юнуска? Это не тот ли, что уже судим за кражу? — спокойно, как бы менаду прочим, спросил Голутвин.
— Тот.
Чтобы скрыть внезапно возникшее волнение, Голутвин опустил глаза и начал тереть свой высокий лоб ладонью. «Собственно, чему я обрадовался? — мелькнула у него мысль. — Ну и что же, что судим? Это еще мало что значит».
— Как фамилии Мишки, Толика и других, где живут? — справившись с волнением и снова взглянув на Романцова, спросил Голутвин.
— Фамилий никого не знаю, а где живут, знаю только дома.