Разбив висок бутылкой и ударив в лицо сапогом, он еще долго глумился над безжизненным телом. Опомнившись, понял, что она мертва. Стянув бархатное платье с трупа, поволок мертвую жену в камыши, зайдя по пояс в озеро с вязким дном…
Когда суд ушел в совещательную комнату для вынесения приговора, в зале царило гробовое молчание. Одни думали о погубленной молодой жизни, другие — о предстоящем приговоре, а те, кто знал Варю, — о том, что в ее гибели есть доля и их вины.
Разве они, соседи, не слышали через высокий забор Приданниковых душераздирающий крик? Разве не видели синяков на Варином лице, разве не к ним с ребенком на руках, ночью, в одной сорочке, прибегала Варя, спасаясь от кулаков мужа?
Да, не случилось бы беды с Варей, если бы вовремя заглянули люди за высокий забор, за закрытые ставни, за калитку с надписью «Злая собака».
Е. СЕЛИВАНОВА
Спасибо вам, люди!
Бывают в жизни человека такие минуты, которые хочется вычеркнуть из памяти. Таких минут у Ивана Черных было немало.
До войны работал он пекарем. Запах свежего хлеба кружил голову. Вынутые из печи розовощекие булочки радовали глаз.
Провожая девчонку с танцев, он с гордостью говорил о своей профессии:
— Пекарь, если хочешь знать, важнее летчика. Пропадет человек без хлеба. Без хлеба и летчик не летчик!
Потом, взявшись за руки, они молча бродили по улицам, до утра целовались на лавочке.
И снилась девчонка Ивану в холодных окопах на фронте, когда стихал гром орудий, а он, усталый и голодный, валился, как сноп, на дно окопа, прижимая винтовку.
Храбро дрался с врагом рядовой стрелкового полка Иван Черных. Не жалел жизни. Наградами гордился — зря не дадут.
В февральскую ночь сорок третьего года, в одной из больших атак, был тяжело ранен. Только под утро нашел Ивана санитар. Думал, мертвого подобрал, но нащупал слабый пульс.
Очнулся раненый в госпитале. Вместо правой ноги — короткая культя.
Напрасно, сжав кулаки, ругал хирурга. Не было у врача другой возможности спасти жизнь.
Потом шли письма то в один, то в другой госпиталь. Писал брат, сестры писали. Коротко отвечал им Иван: «Пока жив. Опять будут оперировать». Не отвечал он лишь той, чьи письма по нескольку раз в день читал и перечитывал.
После третьей операции вернулся в родной Челябинск. О прежней работе нельзя было и мечтать — с костылями у печи делать нечего. И с тоски ли, от безделья ли запил Иван, втягиваясь в пьянку все больше и больше.
Опухший и грязный, сидел он у рынка, разложив карты. Охрипшим голосом зазывал зевак:
— Игра проста от полста до ста и выше ста! Замечай глазами, получай деньгами!
Находились простачки — проигрывали свои трудовые рубли.
Пенсия тоже шла на водку.
Однажды так напился, что чуть не замерз под забором. Это было в тот день, когда среди толпы увидел ее, чьи письма до сих пор хранил в кармане старой гимнастерки.
Не все можно было прочитать на истершихся листочках, но среди едва заметных слов он безошибочно мог найти: «Очень жду. Приезжай хоть каким, любимый!»…
…Смеялись над девушкой подруги, отвернулась родня, но увела она свою любовь от позора, думала вернуть к жизни.
— Жалеет она тебя. Из жалости только и вышла за тебя! — шептал при встрече «дружок» по картам.
— А ты ей в морду дай, чтоб не смела жалеть! — кричал, брызгая слюной, второй приятель.
Шатаясь, еле добрался Иван до дома. По дороге казалось, что не только люди, дома́ смеются над ним.
В тот вечер впервые он поднял руку на жену. Таскал за волосы, бил.
«Легче бы было, если бы выгнала она или хотя бы ударила», — думал Иван, когда в полдень, встав с постели, увидел на столе завернутый горячий завтрак.
Не было только записки, какую обычно, уходя на работу, оставляла жена. Потом, когда снова и снова пьяный гонялся за испуганной женщиной, норовя попасть костылем в нее, не заставал на столе не только записки, но и завтрака.
Напрасно уговаривал вернуться. Напрасно обливался пьяными слезами. И тогда… запил опять.
Дожил до того, что и жилье потерял, и родные от него отказались:
— Хватит нас позорить!..
Как-то, спустя лет десять, встретил свою бывшую жену. Шла с мужем. Две нарядные девочки рядом. Сжалось сердце у Ивана. Отошел в сторону, долго смотрел вслед. Боялся, что кто-нибудь из семьи оглянется. И так тяжело стало на душе и таким противным себе показался, что свернул Иван в менее людный переулок, не хотел попадаться на глаза людям.