— Если вы все это из-за гитары, — разлепляя внезапно склеившиеся губы, с надеждой пролепетал Камин. — Если она потерялась, то сразу скажите! Я не отказываюсь за нее заплатить, — наглости в тоне голоса его как не бывало. — К чему все эти вопросы-допросы?
— Разумеется, заплатите. Вы в каком костюме были у Вараксиной?
— Вот в этом самом.
— А точно ли в этом?
— Точно.
«Если в этом костюме, значит, кражу совершили Акшинцев и Юнуска. Тогда Камина нужно отпустить домой. Но ведь его ночью задержали в подвале, где он искал спрятанный ворованный пиджак. Значит, он имеет какое-то отношение к краже! Нет, отпускать его нельзя!» — раздумывал Голутвин, не спуская глаз с Камина.
— Ну, а что с гитарой случилось?
— Да ничего. Я же сказал вам, что отдал ее Юнуске.
— Но вы только что сказали, что не помните, кому точно отдали гитару: Юнуске или Акшинцеву.
— А сейчас вспомнил: Юнуске!
— Почему же вы соглашаетесь заплатить за нее?
— Потому что я ее брал у Маши.
— Что еще скажете?
— Ничего. Я все сказал.
Голутвин нажал кнопку звонка.
— Уведите задержанного, а потом давайте ко мне Акшинцева, — сказал он вошедшему Смелькову.
Через несколько минут в кабинет вошел Акшинцев. Недоверчиво глянув на оперуполномоченного, он сел на край стула. Вся его хрупкая фигура и испуганное выражение лица, худого и бледного, вызывали вначале сострадание, а затем недоумение. Казалось, что его легко можно будет заставить сознаться. Но по мере того, как, задавая вопрос за вопросом, Голутвин не получал никаких ответов, кроме: «не знаю», «был пьян, не помню», эта уверенность быстро поколебалась. Оперуполномоченный решил посоветоваться с начальником отделения милиции и прекратил допрос.
Сотрудник милиции, посланный на квартиру к Юнуске, вернулся ни с чем. Родители Юнуски заявили, что их сын уехал со своими друзьями в деревню, а куда именно, они не знают.
Обыск на квартире Камина и Акшинцева ничего не дал. Гитара обнаружена не была и никто из родственников Камина, Акшинцева и Юнуски ее не видел. Деньги Смолкина также найдены не были.
Голутвин сделал запрос в Областное управление охраны общественного порядка для установления, не привлекались ли ранее Камин и Акшинцев к уголовной ответственности.
Доложив Лукашеву о результатах проделанной работы и обсудив отдельные детали дела, Голутвин все же не получил полного удовлетворения и чувствовал себя человеком, бредущим в тумане.
И даже дома он не переставал обдумывать и заново оценивать все добытые доказательства и строить различные версии.
Проснувшись утром, Голутвин вновь начал анализировать допрос Камина. «Все ли сказал этот хамски вежливый Эдик? Если прочитать протокол, то как будто все. Но если вспомнить, как он отвечал, чего в протоколе невозможно отразить, то станет ясно, что он сказал не все. Надо заставить его сказать больше, но как? Уличить? Но чем?..»
С неприятным чувством в душе Голутвин пошел в отделение. «Сегодня кончаются сутки, как задержаны Камин и Акшинцев, — думал он, глядя на квадратные каменные плиты тротуара и стараясь проходить через очередную плиту, делая только один шаг. — Дольше их задерживать можно лишь с разрешения прокурора. А такого разрешения прокурор, видимо, не даст! И преступников, а они, несомненно, причастны к краже оба, придется освободить».
Задумавшись, Голутвин не обращал ни на кого внимания. Поэтому на чей-то голос: «Здравствуйте, дядя!» — повернул голову машинально, не принимая приветствия в свой адрес. Но, узнав Юру, сразу вернулся к действительности и подошел к мальчику.
— А, это ты, Юра! Здравствуй! Пришел? — Голутвин посмотрел на яркий красный галстук, четко выделявшийся на белом воротничке, и затем, что-то вспомнив, быстро спросил: — А ты сможешь узнать тех дяденек, которые прятали ворованный пиджак?
— Конечно, смогу! — в голосе мальчика послышалось удивление, отчего Голутвин невольно улыбнулся.
— Ты не удивляйся!
— А я пришел к вам с Марией Николаевной.
Только теперь Голутвин обратил внимание на молодую женщину с миловидным лицом. На ней было белое платье с вышивкой на низеньком стоячем воротнике, рукавах и груди.
— Прошу меня извинить, — сказала Мария Николаевна, и легкий румянец появился на ее смуглых щеках. — Я классный руководитель. Вчера целый день Юра настойчиво требовал, чтобы я пошла вместе с ним в милицию, и говорил, что так нужно. Я его спрашивала, может быть, он не так понял, может быть, нужно с мамой или папой, но он твердо заявляет, что нужно только с учительницей. И вот я… Вообще я пришла узнать, в чем дело. Юра дисциплинированный мальчик, отличник учебы и один из организаторов тимуровской команды в школе. Я просто затрудняюсь что-либо предположить.