— У меня оно есть. Мне мама, когда я только родилась, через русский консулат в Нью-Йорке сделала.
— Прекрасно. А как у вас с русским? Говорите вы прекрасно, без всякого акцента, а читать и писать можете?
— Могу. Мама с бабушкой со мной только по-русски говорили. И читать научили, и писать. У меня русские друзья, мы говорим по-русски.
— И вы думаете, что сможете сдать экзамены?
— Подготовлюсь и сдам.
— Тогда я сейчас позвоню Эпштейну. Как я говорил, он преподает в театральном, а его сын — мой самый близкий друг еще со школьной скамьи. Григорий Исаевич попросит вас что-нибудь прочесть. Вы знаете что-нибудь наизусть? — спросил Земцов.
— По-русски — нет, — покачала головой Алена.
— Не беда. Я вам дам с собой томик Лермонтова. Выберите себе что-нибудь наиболее эмоциональное. Подождите меня. Я пойду в кабинет, позвоню Григорию Исаевичу и принесу вам книжку.
— Хорошо.
Земцов вышел. Алена откинулась на спинку кресла и, рассматривая белый потолок, словно отыскивая на нем невидимые узоры, пыталась разобраться в только что прошедшем разговоре. Из всего водоворота мыслей, которые затягивали ее, словно в воронку, она могла вытянуть лишь одну, яркую и объемную: она может стать актрисой!
Через две недели они с бабушкой улетали домой. О своем разговоре с Земцовым, об этюде, который она сыграла ему, о встрече с Эпштейном, о том, что тот твердо сказал ей, что у нее есть способности и она должна, даже обязана поступать в театральный, она бабушке ничего не сказала. «Еще успеется. Да и я еще ничего окончательно не решила, — откинувшись в самолетном кресле, размышляла Алена. — Да что я сама с собой-то играю — конечно, я буду поступать в театральный. Правда, если я поступлю, а потом устроюсь на работу, то должна буду навсегда остаться в России. А это ужасно. Я люблю Америку, это мой дом. И хотя я говорю по-русски, читаю по-русски, но думаю я по-английски. А это определяет, кто я! Но как быть с бабушкой?! У нее воспоминания о Ленинграде, о России связаны с моим отцом, которого она настолько ненавидит, что и в смерти моей мамы тоже обвиняет его. И вместе с тем и сама бабушка, и мама, пока была жива, да все их окружение всегда оставались евреями — выходцами из России; и отношения в семье тоже были еврейскими: очень близкими, очень требовательными и очень хрупкими. Но бабушка меня очень любит и пойдет на все, лишь бы мне было хорошо. И в Россию со мной поедет. Но, кто ее знает, может и заупрямиться. Она такая! Но, скорее всего, бабушка после многих разговоров и криков согласится. Она всегда под конец соглашалась со мной, как бы мы ни спорили. Да, я же совсем забыла своих друзей, которых я очень люблю и с которыми тоже придется навсегда расстаться. В общем, проблемы, проблемы… Но зато какое меня ожидает будущее! А с проблемами я разберусь. Не маленькая!»
Алена с бабушкой жили в Джерси-Сити, втором по величине городе в штате Нью-Джерси, расположившемся на побережье реки Гудзон, прямо напротив Манхэттена. До смерти мамы, которая работала медсестрой в больнице и очень хорошо зарабатывала, они с ней жили в Хобокене — маленьком городке по соседству с Джерси-Сити. Небольшой Хобокен в отличие от большого Джерси-Сити был заселен в основном людьми среднего класса и выше и считался одним из наиболее обеспеченных городов в Нью-Джерси. Бабушка Алены получала государственное пособие и поэтому жила в Джерси-Сити, в одном из домов для малоимущих, где основную часть ренты платило государство. В этом доме проживало много русскоговорящих семейств. Заселяться в этот дом эмигранты (тогда они считались беженцами) из СССР начали в конце семидесятых годов после договора об эмиграции между СССР и США.
После смерти мамы Алена переехала жить к бабушке, но продолжала ездить на автобусе в свою старою школу в Хобокен, где уровень преподавания был намного выше. В школе у нее, конечно, были друзья, но основной своей компанией она считала русских ребят, живших в бабушкином доме. Их с мамой собственную квартиру в Хобокене бабушка продавать не стала.
— Твое приданое, — гордо объявила она Алене.
— Бабуля, не смеши! В Америке не дают приданого, — рассмеялась Алена.
— А у тебя будет.
Квартиру бабушка стала сдавать, но делала она это каким-то довольно хитрым и запутанным путем, не понятным Алене, потому что, получая государственное пособие, собственную квартиру бабушка иметь не имела права. Плата за аренду квартиры была довольно приличной, и они с бабушкой в деньгах не нуждались.