— Эпштейн! Твою мать! — раздалось вдруг за их спиной.
Они обернулись на хорошо знакомый голос. На них, раскинув коротенькие здоровенные ручищи с огромными кистями, наступал невысокий широкоплечий мужчина с радостной улыбкой на безошибочно еврейском лице, с горбатым большим носом и толстыми губами.
— Томка, это ты?! — не унимался мужик, подойдя вплотную. Глядя на их оторопелые, ничего не понимающие лица, он опять взревел: — Да это же я! Фимка Бронштейн из 10-го «Б». Не узнали, что ли?!
— Фимка?! — вскрикнула Тамара и через секунду уже висела у него на шее.
Фимка Бронштейн был известным на всю школу непримиримым борцом с любыми проявлениями антисемитизма. Сам Фима был евреем только наполовину. Его мать — известный экономист, профессор экономики Ленинградского университета — в юности влюбилась в довольно некрасивого, но отчаянного еврейского парня, который однажды спас ее от уличных хулиганов. Когда дело дошло до свадьбы, украинские родители Лиды Коваленко и еврейские родители Семена Бронштейна встали на дыбы. Но ни тем ни другим это не помогло — Сема Бронштейн пришел в квартиру Коваленко, когда ее родителей не было дома; дал в морду Лидиному брату; забрал Лиду и увез ее в неизвестном направлении. Когда у них родился мальчик, Сема дал ему имя своего деда Ефим, а Лида — свою фамилию Коваленко. Но фамилия Коваленко мало помогала Фиме, который взял от деда не только имя, но и внешность. Как принято говорить, бьют не по паспорту, а по морде, и Фиме в детстве не раз приходилось терпеть издевки и даже побои. Но типично еврейское лицо у Фимы совсем не сочеталось с могучим телом на коротких ногах и с огромными кулаками, всегда бывшими наготове. Натерпевшись в детстве из-за своей внешности немало издевательств, Фима, когда подрос, стал непримиримым борцом с антисемитизмом. Он не задумываясь сразу давал своим здоровенным кулаком в морду любому, кто хотя бы намеком выдавал свои антисемитские настроения, — возраст или положение антисемита для Фимы не имели значения. При получении паспорта Фима категорически заявил родителям, что берет фамилию отца Бронштейн. Фимку бы давно выгнали из школы, да и посадили бы, если бы не его именитая мать, которой не раз приходилось спасать сына от закона. Даже в армии Фимка чуть ли не до смерти забил майора только потому, что тот произнес его фамилию Бронштейн, нарочито картавя. Фимке грозил трибунал со всеми вытекающими последствиями. Пришлось матери лично обращаться к коменданту военного гарнизона.
— Что ты здесь делаешь? — успокоившись, удивилась Тамара.
— Вообще-то это моя посудина. А вот что вы здесь делаете без знаменитого Андрея Земцова? Насколько я понимаю, вы должны были пожениться? — спросил он у Тамары.
— «Лунная соната» принадлежит тебе? — оставляя его замечание без ответа, спросила Тамара.
— И не только она, но и верфь, где ее построили. А еще пара заводиков и закупки всех немецких автомобилей и корейской электроники. Да что я буду все перечислять, — небрежно махнул рукой Фимка.
— Ничего себе! — не скрывая своего восхищения, сказала Тамара. — Может, ты Авика устроишь?
— Меня не надо никуда устраивать, — раздраженно сказал Авик, радужное настроение которого было уже испорчено этим бахвалом.
— А чем ты занимаешься, старик? — поинтересовался Фима.
— Я адвокат, — буркнул Авик.
— Без проблем. Мне всегда нужны хорошие адвокаты.
Авик себя хорошим адвокатом не считал, поэтому из малюсенькой и довольно посредственной конторы адвоката Фирсова никуда уходить не собирался.
— Спасибо, Фима, но у меня хорошая работа, — сказал Авик и посмотрел на Тамару.
Тамара на его взгляд не ответила.
— Подождите, ребята, здесь, а я распоряжусь, чтобы вас классно устроили, — сказал Фима и скрылся в палубной надстройке.
— Зачем нам это надо? — раздраженно сказал Авик и посмотрел на Тамару.
Тамара ему не ответила и, облокотившись на фальшборт, стала смотреть на удаляющийся причал.
Фима устроил им две прилегающие друг к другу каюты люкс. Обедали они вместе с ним и с капитаном парохода за капитанским столом. Потом они перешли в собственную каюту Фимки, еще более шикарную, чем у них. Его каюту никто никогда не занимал, даже если Фимы Бронштейна на пароходе не было. За рюмкой французского коньяка они непринужденно болтали, вспоминая школьные дни. Авик быстренько опьянел, и Фимка его уже больше не раздражал. Когда закончили первую бутылку, тоже слегка опьяневший Фимка полез открывать вторую, но Тамара категорически отвергла дальнейшую попойку и, выразительно посмотрев на Авика, ушла в свою каюту. Фима опять полез за второй бутылкой — уже без баб, по-мужски. Авик, забыв, что еще совсем недавно Фима его раздражал, поклялся Фиме в вечной мужской дружбе, но с завтрашнего дня и тоже ушел к себе. Ночью пьяный Авик, пошатываясь, пробрался в каюту Тамары… Утром они проснулись поздно, когда теплоход уже стоял в Чебоксарах. Фимы на борту уже не было — ему пришлось срочно возвращаться в Нижний Новгород. Будить он их не стал, но оставил им две бутылки того самого французского коньяка и место в ресторане за капитанским столом до конца рейса. Авик, узнав об отбытии Фимы, обрадовался, а Тамара, наоборот, расстроилась — с Фимкой было бы повеселее…