Когда он проснулся и поднял свое крыло, он увидел, что фиалка вся съежилась и почернела.
— Что с тобой, моя любовь? Что с тобой? — в ужасе закричал он.
Но фиалка не отвечала. Она не могла ответить, потому что умерла под самое утро. И тут ворон понял, что он наделал, это ведь было так очевидно — фиалки не могут жить без земли, и даже любовь не спасает их. Ворон не мог плакать, не мог страдать — он вообще ничего не мог. Все, что он смог, — это лечь рядом со своей любимой, накрыть ее крылом и к вечеру умереть.
Учительница закончила читать, положила листочки на стол и осмотрела притихший класс. Все как один, ребята повернулись к парте, где сидели Андрюша с Тамарой.
— Это ты о нас? — наклонив к нему голову, шепотом спросила она.
Андрюша резко кивнул и опять отвернулся к окну.
— Кузнецова, — обратилась к Тамаре учительница, — твой отец ведь занимается идеологией в обкоме партии?
— Да, — сказала Тамара, вставая из-за парты.
— Покажи ему. Может быть, он передаст эту сказку в какой-нибудь литературный журнал. Я убеждена: она стоит того, чтобы ее напечатали.
— Хорошо, Плана Владимировна.
После уроков они пошли к Андрею.
— Не знала, что ты такой чувствительный, Андрюшенька, — сказала Тамара, когда они вышли из школы. — А почему твоя сказка такая грустная?
— Так получилось, — пожал плечами Андрей.
— Если она о нас, тогда ты дурачок! У нас с тобой все будет классно! — твердо заявила Тамара и шлепнула его портфелем по спине.
Придя к нему, они сразу забрались на свой диван. И когда они погрузились в свои ласки и Андрюша, дойдя до своего предела, стал выпрямляться, Тамара задержала его руками и, глядя прямо ему в глаза, очень серьезно спросила:
— Ты ведь на мне женишься?.. Правда?
— Конечно, — так же серьезно ответил Андрей.
Тамара продолжала, словно испытывая, смотреть на него, потом притянула к себе и обожгла своим шепотом:
— Тогда, пожалуйста… не останавливайся… Я хочу до конца…
Отцу Тамара сказку, конечно, не показала: она знала, что он даже читать ее не станет.
В этом же году, в десятом классе, в их жизни одно за другим произошли два знаменательных события, связанных друг с другом и переменивших их судьбы. Первым событием для Тамары и Андрея стал приход в их 10-й «А» класс ученика со странным именем Авиэль. Фамилия у него была Эпштейн, и он стал единственным евреем в их классе. Тамаре сразу понравилось его утонченное лицо с широко раскрытыми чернущими глазами и длиннющими, как у девушки, ресницами; голову покрывала буйная шапка иссиня-черных волос. Тамара никогда не любила красивые мужские лица — они ей казались слащавыми, но лицо Авиэля скорее было ангельским, чем сладким. На переменке они с Андрюшей подошли к новичку.
— Привет, — сказала Тамара, протягивая руку. — Меня зовут Тамара, а это Андрюша, мой друг.
— Здоро́во, — протянул руку Андрей. — У тебя необычное имя. Никогда не встречал.
— Я знаю, — чувствуя боль от крепкого пожатия Андрея, но не подавая вида, ответил Авиэль. — Это в честь дяди. Он умер во время блокады. Вообще-то все меня зовут Авик.
— Смотрите, у них тоже жидяра появился, — широко оскалясь своим огромным ртом, протянул Колька Федорчук из соседнего 10-го «Б» класса своему однокласснику Витьке Стрельцову и тут же отлетел к стене от удара Андрея в грудь. Ударившись о стену, Колька медленно сполз на пол, а Витька тут же дал стрекача.
— Ты чего?! Охренел? — придя в себя и потирая грудь, прохрипел Федорчук.
— В следующий раз попадешь в больницу, — спокойно сказал Андрей.
— Он у меня борец за справедливость, — то ли с гордостью, то ли с насмешкой произнесла Тамара.
— Спасибо, Андрей, — улыбнулся Авик и не очень уверенно добавил: — Но я тоже могу за себя постоять.
С тех пор они стали неразлучной троицей.
Второе событие, которое тоже было связано с Авиком, началось довольно буднично, а вот его последствия в дальнейшем изменили их жизни. В конце весны, почти перед самыми выпускными экзаменами, Авик впервые пригласил их к себе домой послушать классную пластинку. Он, как и Тамара, тоже жил в отдельной квартире и тоже в трехкомнатной, но квартира Эпштейнов отличалась размерами и скромностью обстановки. Почти все стены были заставлены книжными шкафами. Когда они вошли, отец Авика Григорий Исаевич Эпштейн сидел в гостиной в кресле с большим блокнотом на коленях и что-то записывал. Услышав открывающуюся дверь, он поднял голову.