Поздно спохватилась. Ксюша видела лёд снаружи, но чувствовала огонь внутри, и летела на этот огонь, как мотылек.
По сути, она и была этим мотыльком. И стоило лишь огню немного разжечься, стоило ей буквально нутром почувствовать его ревность, так хорошо замаскированную под элементарный врачебный интерес к вызванной цветочной пыльцой аллергии, как инстинкт самосохранения отбило напрочь. Не нужны были ей эти антигистаминные, и отец ее не срывался после кодировки чемеричной водой; всё, чего управляющая хотела – подлететь ближе, увидеть больше, узнать лучше, найти уже, наконец, ответы и перестать сходить с ума.
Она действительно нашла контакты одного из бывших собутыльников отца, действительно заплатила ему за эту инсценировку, папа действительно признал в беспризорнике у помойки своего знакомца. Только сделано всё это было не ради папы, которому, в принципе, лишний раз испытать шок от осознания того, к чему приводят возлияния, никогда не помешает, а ради очередного повода прийти потом к врачу с победной улыбкой и получить от него вполне искреннюю в ответ. Ради этих скупых, но открытых улыбок она была и не на то готова. Ксюша помнит, как совершенно неожиданно от Юрия Сергеевича последовало приглашение на чай. Никто никогда не узнает, что получив его, она потом полчаса пыталась собрать мысли в кучу и справиться с лицом, мгновенно приобретшим, на ее собственный взгляд, глуповатое выражение, что ничего толкового по работе больше в тот день сделать так и не смогла.
Опасно!
Поздно.
О чем-то думать слишком поздно…
Нет ничего лучше, чем на свежем воздухе, в тишине летнего вечера, разбавленной тихим разговором и пением соловья, пить душистый черный чай с мятой. С Юрой на удивление уютно. Вот скажи управляющей кто в первые дни их знакомства, что она с таким удовольствием будет мерзнуть на лавочке в его компании, она бы мысленно пальцем у виска покрутила. Совсем, мол, что ли? Но там, на лавочке, Ксения в который раз нашла подтверждения своим догадкам, что Юрий Сергеевич – совсем не тот человек, за которого пытался себя выдавать. Совсем другой. Всамделишным он был именно тогда, на лавочке – с чаем и растрепанными своими волосами. И её не покидало ощущение, что таким он и хотел перед ней быть. Отвечал на ее вопросы о жизни так честно и искренне, что она в какой-то момент поймала себя на том, что фактически перестала дышать. Ксюше казалось, что ей показывают нечто, не предназначенное ни для чьих вообще глаз, рассказывают нечто, не предназначенное ни для чьих ушей. Казалось, один шумный вдох, одно резкое движение, одна неверная интонация в голосе – и всё разрушится, рассеется дымом. Она могла и не могла поверить в то, насколько реальность может отличаться от умело созданного образа. Всё, что она видела до этого момента – иллюзия, реальность – здесь и сейчас; в тот момент Ксении даже привиделось, что после он мог бы сколько угодно прикидываться холодным саркастичным доктором, её было уже не провести. В очередной раз врач повергал управляющую в состояние невозможного удивления и следующего за ним транса. И в этом трансе, загипнотизированная, она к концу их посиделок как на духу выдала ему всю интересующую его информацию о тех, как потом выяснилось, показавшихся лично ему странных гостях-азиатах, об охране, отсутствии камер. У нее не возникло никаких подозрений, ничего: в тот момент Ксюша, сраженная окончательно, могла бы доверить Юре свою жизнь. Беспокойство охватило ее уже потом, когда она начала отмирать, приходить в себя, когда появилась Юлька и очарование вечера потихоньку развеялось. Рой вопросов, разрывавших голову, не давал уснуть, да и справиться с впечатлениями было абсолютно невозможно. Она не понимала, чего ей ждать от этого человека, но чувствовала, что он не замышляет ничего плохого. Волнение, вопросы, ощущения от вечера наедине – всё вместе лишило ее шанса на сон.
Уже потом, в глубокой ночи, Ксения бежала в пижаме к отелю, проклиная собственную несообразительность, спотыкаясь о камушки и на ходу набирая Леонида, молясь, чтобы врач не пострадал. А он не то что не пострадал, он смотрел на нее из темноты министерского номера с такой усмешкой, в глазах прямо-таки читалось: «Клянусь, что замышлял шалость и только шалость». Сначала ей хотелось броситься Юре на шею, а потом – за все испытанные за эти пять минут эмоции – прибить. И она не понимала, чего хотелось больше. Да он не строгий врач! В душе он авантюрист, мальчишка, но мальчишка, в очередной раз спасший ее шкуру. Признательность – меньшее из того, что Ксюша ощущала в тот момент: она не могла унять бушующую внутри бурю, она чувствовала – вот он, момент истины. Юра совершенно не прятал эмоции, не пытался вернуть на место свою маску, не строил из себя невесть кого, стоял перед ней у лифта такой настоящий, что сердце в пятки от одного на него взгляда уходило, что внутри всё сжималось.
Ксения осознавала, что капитулирует здесь и сейчас, и не понимала, готова к этому или нет. Готова она вновь броситься с головой в отношения, и, возможно, наступить в последствии на те же грабли, что и много раз до этого? Готова она снова к этой боли? Ведь раз от раза ничего не менялось, ведь это ее карма… В голове совершенно некстати всплыли слова Льва Глебовича, обращенные к врачу: «Юрец, проявишь себя…». Интуиция шептала, что за этим «проявишь себя» кроется нечто страшное лично для нее. Допуская в свою голову эти мысли о карме, она совершила свою первую большую ошибку. Ксюша не понимала, чего хотела, нутро кричало: «Определись!!!», вот он – момент, руку протяни... Она не успела принять решение, и, наверное, так бы его и не приняла. Опять не хватило воли. Юра сам сделал этот шаг и сделал его настолько стремительно, что таки умудрился застать ее, в этом самом моменте взвешивающую все «за» и «против», врасплох: секунды – и она увидела свое отражение в его глазах, так близко, невозможно близко; полсекудны – и поцелуй обжег губы, и мысли замерли, всё замерло, лифт замер, время замерло, сердце замерло и – забилось птицей, и нутро кричало: «Определись!». И коленки подкашивались. И она, стоя перед ним растерянная, растрепанная, в худи и штанах с облачками, мысленно слала саму себя к черту со своими загонами, понимая, что еще полминуты, лифт куда-то, да приедет, и этот момент будет развеян пеплом по ветру, чтобы, возможно, больше никогда не повториться.
А пахло от него еле уловимо каким-то деревом и травой, может быть, Fendi, к ночи на гладко выбритой коже скул и подбородка проступила ощутимая подушечками пальцев щетина; а волосы на ощупь у него мягкие, а губы сухие. Она умерла и возродилась за эти минуты, и в голове не было больше ни одной мысли, и в теле не было сил, и никаких сомнений внутри. И пресловутые бабочки в животе вспорхнули тучей, роем, вихрем, унося за собой в небытие. Дурман…
В дурмане вся ночь и все следующее утро, голова, мысли и нутро. Слишком похоже на сон, и если это сон, то управляющая отказывалась просыпаться… Очень быстро стало понятно – нет, не сон... Суровая реальность. Ксения успела лишь хватануть ртом побольше воздуха – и снова уйти под воду: буквально тем же днем она чуть не потеряла едва обретенное – и всё из-за придури Зуёнка, концерта, который он устроил семье Федотовых и ей самой, признаваясь в давным-давно не нужных ей чувствах. Отель маленький, вести разносятся со скоростью света, и пусть Ксюша в итоге его отшила на глазах у всего лобби, но места себе все равно не находила. Опасения подтвердились: ей достаточно было увидеть Юру на их лавке из своего окна, считать напряженную эту позу, чтобы заподозрить, что дело дрянь. Интуиция действительно не подвела ее, врач был в курсе. Но... Ксения помнит этот набат в своей голове в момент вынужденного объяснения, помнит, как сильно её тогда поразило его просто не укладывающееся в голове спокойствие, отрешенное выражение лица, отсутствие эмоций, какой волной её тогда накрыло. Они же вот только что... Как быстро всё меняется, она не успевала за ним, за собой... Снова не могла его понять… Что это, черт возьми, значит? Накануне управляющей казалось, что она, наконец, сложила пазл, действительно увидела истинную сущность врача, но в тот момент на лавочке весь пазл вновь рассыпался на отдельные детальки и куски. Накануне девушка видела его всамделишным, утром того дня она видела его всамделишным, а на лавочке она вновь была не уверена ни в чем. Должны же быть у человека какие-то эмоции, такое дело! Это же их отношений напрямую касается! У Юры же если эмоции какие-то и были, то он их умело маскировал за ровным голосом и непробиваемым выражением лица. Она еще про себя думала, что неплохая актриса… Куда ей до него!? По его поведению снова ничего не сказать. Ксюша спрашивала себя там, на лавочке: а вдруг она всё же прямо сейчас занимается тем, что выдает желаемое за действительное? Вдруг ему, по большому счету, плевать? Страх накрыл с новой силой, память о всех её неудавшихся отношениях, не успев угаснуть, вновь вспыхнула и забилась в висках. Прямо там, на лавочке, Ксюша умоляла саму себя не сболтнуть лишнего, не торопиться раскрываться, не кидаться в этот омут с головой.