Всё. Ей еще Ольге Николаевне звонить…
Полчаса девушка успокаивалась в своем кабинете, пытаясь упорядочить мысли, а потом еще столько же настраивала себя на этот звонок. Руки тряслись. Она открывала и закрывала телефонную книгу. Наконец, когда стало понятно, что оттягивать больше невозможно, потому что у доктора кончится рабочий день, потому что никак ее трусость ситуацию не изменит, Ксения набрала номер. Помнит недовольный женский голос на том конце – судя по всему, управляющая отвлекла ее от дел, – помнит свои сбивчивые извинения и объяснения, почему не приехала лично, помнит минутную тишину, которая длилась целую вечность: Ольга Николаевна поднимала карту, бормотала что-то невнятное себе под нос. Помнит: «Мне очень жаль, Ксения Борисовна, но опираясь на результаты анализов на гормоны, на информацию о регулярных стрессах на работе, которой Вы не хотите пожертвовать ради собственного здоровья, опираясь на неутешительные результаты УЗИ, с очень высокой вероятностью, особенно при таком подходе к собственной жизни, забеременеть самостоятельно у Вас не получится. Мой диагноз – «функциональная непроходимость»». Дальше не помнит фактически ничего. Единственная фраза, которая пробилась через звон в ушах: «Не отчаивайтесь, всё-таки возможности современной медицины безграничны. Вы слышали про ЭКО?».
Еще час Ксюша стояла и расфокусированным взглядом смотрела в окно. Даже плакать не могла. Её словно опустошили, выкачали, словно кто-то высосал из нее всю энергию, все чувства и эмоции, высосал душу. Для нее, никогда не задумывающейся о детях, эти новости оказались вдруг «слишком». Мысли о том, что ее судьба – это эта чертова работа, что у неё не будет полноценной семьи, оказались вдруг невыносимы. В тот момент ни о каком ЭКО она и думать не могла, не могла взять себя в руки, унять дрожь и разрешить себе увидеть альтернативную возможность. Шансов нет…
В медкабинет Ксюша отправилась на ватных ногах, с пеленой перед глазами. Она не знала, как будет Юре об этом говорить, но… Ведь она же уже обещала себе сказать, объяснить ему свое поведение… Объяснить, что имела ввиду под непростым периодом в жизни, объяснить, почему скрывала свои поездки; она же решила быть честной, она должна ему показать, что не дурит голову и не пытается кормить пустыми надеждами… Что всё серьезно, серьезнее некуда, что он её приручил. Рассказать, выложить всё, как есть, выложить как на духу все свои страхи: и о том, что он бросит ее, как только клинику получит, и о том, что ей кажется, словно он слишком легко к ней относится, и, конечно, о своем диагнозе. И уповать на то, что Юра ее услышит и поймет. И может быть даже скажет что-то вроде: «Какая же ты дурочка. Мне никакая клиника без тебя не нужна. И дети не главное, главное, что ты у меня есть…».
Врач не хотел её ни слышать, ни понимать. Ксению обдало холодом прямо с порога, он не дал ей и рта раскрыть. Обвинил в том, что она совсем не торопилась увидеться, из чего был сделан вывод, что он занимает какое-то несущественное место в ее жизни! Он словно забыл, что сам согласился на разговор вечером! Обвинил в том, что она за его спиной крутит шашни с «хорошим знакомым» вместо того чтобы с собственными отношениями разбираться! Все попытки объяснить, что с Олегом Павловичем их действительно связывают только деловые отношения, игнорировал – Юра словно оглох. Перепалка переросла в сметающее все на своем пути цунами его эмоций, которые он, её «холодный» «равнодушный» врач, вдруг выплеснул на неё, ошалевшую, погрязшую под грузом собственных, ни на секунду, судя по всему, не задумываясь над тем, что творится внутри у неё самой. Оглох. Ослеп. Он говорил фактически теми самыми словами, которые она когда-то уже слышала от него – со сцены. Разница лишь в том, что там все было якобы понарошку, якобы, а здесь – в самую что ни на есть взаправду. Мог ли кто из них тогда подумать, что там, на сцене, слышал действительные страхи другого? Мог ли кто тогда заподозрить другого в искренности? Вряд ли… Они не услышали друг друга тогда, там, в этой оказавшейся до волос дыбом, до бегущих по телу мерзких холодных мурашек, до жути реальной «импровизации». Здесь и сейчас казавшееся тогда наносным, воспринятое притворством ожило, истинные смыслы пробивали себе дорогу к мозгу сквозь шум в ушах. Предохранители полетели. Юра вбивал клинья, ледяным голосом сообщая, что не видит признаков того, что все еще ей интересен, что у нее работа, «непростой период в жизни», сомнения, метания, поездки какие-то – и ложь. Она, не в силах совладать с собственными эмоциями, фактически кричала в ответ, что у нее есть своя жизнь и свои проблемы, и всё, о чем она его просила – о времени и чуткости, о понимании. Врач изображал деланое удивление, вопрошая, на какую же чуткость и понимание Ксения рассчитывает? Обвинял ее в том, что она боится каких-то граблей, придумала себе какие-то ожидания, сомневается в них, мотается где-то, врет, не доверяет ему и при этом полагает, что он должен в ответ демонстрировать понимание и чуткость. И припечатал сообщением о том, что о ее вранье знает всё: Лев подтвердил, что сам управляющую последний месяц ни по каким делам не отправлял. Смотря на Ксюшу яростным взглядом, врач требовал ответа на свой вопрос – зачем ей понадобилось ему лгать.
Она не смогла…
В тот самый момент вместо того, чтобы признаться во всем, ведь именно за этим она и пришла, девушку накрыло волной протеста. Сработал какой-то защитный механизм, какой-то блок. Нет, она не скажет! Какой в этом смысл? Зачем говорить, если с его стороны она видит такое недоверие? Что это изменит? Ничего! Ничего не изменит! Он ей не верит, смеется над ее «граблями» и «ожиданиями», обвиняет во всех грехах! Им же не по пути, это же стало ясно, как Божий день! Ксюше хотелось бежать вон из этого кабинета, хоть куда. Она отрицательно мотнула головой, пробормотав, что сказать не может. И в следующую секунду увидела его взрыв… Чего только девушка о себе не узнала… Она, оказывается, голову ему дурит, параллельно крутит еще с кем-то, а то и не с одним, а его держит за дурака. Он не верил в ее чувства. Все они были в один момент обесценены, обнулены, растоптаны… Управляющая явственно помнит, что так и не смогла сдержать слез. Голову заполонили истеричные мысли: он ей не доверяет, считает, что она вот на такое способна! Принимает ее не пойми за кого! Зачем продолжать? Зачем пытаться всё сохранить, если впереди все равно чернота? Шансов нет. Нужно рвать, пока не поздно, не вставать на его пути! Пусть будет чертова клиника в Питере! Пусть кто-то другой станет его семьей, кто-то подарит ему сына или дочь. Не она. Как она кричала секундами после… «Я тебе уже говорила, что у меня никого нет! Я тебе уже говорила, что никогда не смогла бы так с тобой поступить! Я просила у тебя немного гребаного времени – и всё! Хорошего же ты обо мне мнения, спасибо!!! Ты говоришь, что я не доверяю тебе, но посмотри на себя! Это ты не доверяешь мне! Ты! Тогда зачем вообще это всё? Зачем!? Ничего у нас не получится! Ничего не будет! Ни семьи, ни собаки, ни дома, ни детей, ясно!? Я твои ожидания оправдать не могу, просить тебя отказываться от твоих амбиций – не могу, и доверять себе насильно заставить не могу! Насильно мил не будешь! Давай расстанемся… Пока все не зашло слишком далеко!».
Его гробовое молчание говорило ей лучше любого другого ответа. Ксюша коротко кивнула и, развернувшись, выскочила в дверь, не видя на своем пути ничего и никого.
Их импровизация кончилась фразой: «Мне нужна ты» и теплыми объятиями. Их отношения кончились в ледяной, звенящей тишине медкабинета.
«Заканчивать всегда надо эффектно, Ксения…».
Закрывшись в кабинете, Ксюша металась час кряду. Вновь. В своей норе. В тот день кабинет стал ей норой. Хотелось выть, хотелось в окно, хотелось надраться в баре, как какая-нибудь пропащая женщина. Нельзя в бар: там стафф, постояльцы, там друг его. Нельзя в окно – какая глупость, у неё все еще планы на эту жизнь; нельзя выть – услышат, тут кругом уши. Голову разрывало от вопросов: в какой момент в своей жизни и в каком месте она повернула не туда, что оказалась сейчас в этой точке? За что ей раз за разом все эти испытания? Почему сейчас? Что она сделала не так, кого так обидела, что до сих пор никак не расплатится? Что они сделали не так? Что за хаос творится в ее личной жизни, когда он рассеется? Сколько еще боли придется на ее долю? Она же не железная… Она же кончится.