Глядя на заинтересованное лицо собеседника, Эйи продолжил:
— Смотри, представь, что есть некое племя. Там есть вождь, есть жрец, есть воины, и есть божество, которому они поклоняются. Кем бы ты хотел быть?
— Жрецом, — недолго думая, ответил Глен. — А… что он делает?
Эйи снова засмеялся.
— Интересный ты. Ну, жрец — это как бы посредник между божеством и племенем; он руководит различными ритуалами, но не только — он ещё старший среди воинов и в случае войны ведёт их в бой.
— А зачем тогда вождь?
— Ты всё правильно понял, вождь не нужен. Жрец вполне заменяет его; к тому же, это даёт людям возможность подчиняться непосредственно воле божества, а не прихотям какого-то человека.
— Но ведь жрец — тоже человек.
— Верно, — Эйи улыбнулся, — но если он исказит пожелания божества ради собственной выгоды, то ему потом придётся плохо. Так что в его интересах проявлять дипломатические качества.
— Ясно.
— Но я не хочу, чтобы ты просто сыграл жреца, — Эйи посмотрел на Глена с искорками веселья в глазах. — Мне нужен конфликт, неразрешимое противоречие между волей божества и волей жреца.
Глен глянул на того с удивлением.
— Но как такое может возникнуть?
— Очень просто. Когда у жреца появляется иллюзия свободы воли.
— То есть какие-то… собственные желания?
— Да, мало того, что собственные, так еще и неправильные.
— Я не смогу это сыграть. Мне не очень понятно про свободу воли, а если она должна быть еще и неправильной…
— Ты-то не сможешь? — Эйи заглянул ему в глаза.
— Погоди… — Глен посмотрел в сторону.
— А теперь послушай внимательно, — Эйи пододвинулся к нему поближе, положив свою руку на его, — мне нужно, чтобы ты сыграл именно свободу воли. Не насущную потребность, которая не даёт тебе жить, а вполне осознанное желание. Пусть и неправильное, но твоё, собственное, то, которое ты можешь сам себе объяснить и которое возникло в твоём личном сознании, которому нет предпосылок…
— Я попробую, — Глен сверкнул глазами. — Но это будет сложно.
— Я знаю, ты любил играть в шахматы. Уж извини, предоставить тебе это не могу… но могу провести аналогию. Ты ведь во время партии проявляешь собственную волю, да? Хотя она и диктуется условиями, но, насколько я знаю, у тебя всегда есть несколько вариантов. А твой соперник — он может быть кем угодно; это для тебя не имеет значения, ты просто выбираешь ходы, которые наиболее верно приведут тебя к победе.
— Подожди, кажется, я немного понял… А в нашем случае, получается… чего может захотеть жрец? Ну разве что — самому стать божеством?
— Прекрасно.
— А зачем?..
— Да в том-то и дело, что неизвестно, зачем! Главное — это его воля, она не зависит от внешних обстоятельств, и он может себе её объяснить, ну там, к примеру, какими-то своими выдающимися качествами, возможностями, которыми другие не обладают, и так далее, и тому подобное; да что угодно! Прояви фантазию.
Глаза Глена блестели инициативой.
— Знаешь, это звучит… замечательно!
— Ну что ж, — сказал Эйи, — тогда я буду тем самым божеством. И не переживай, если у тебя вдруг сразу что-то не будет получаться — это к тому же своеобразная импровизация выйдет — я буду направлять твои действия и слова, тебе останется только войти в роль и не выходить из неё до конца; это должна быть крайняя степень сосредоточенности — отнесись к этому серьёзно.
— Хорошо. Я понял.
…Играли едва не до рассвета. Поначалу Глен и правда чувствовал неуверенность: он всё никак не мог синхронизировать свою роль и собственный разум, отсюда было ощущение, будто он всё делает неестественно. Эйи это понимал; именно поэтому до самой кульминации они воспроизвели несколько «ознакомительных» сценок для того, чтобы Глен адаптировался. Да Эйи и самому, по правде говоря, сложно было без предварительной подготовки войти в роль.
Теперь, когда оба немного попривыкли, самым важным было не просто отождествить себя с персонажем на уровне сознания, но и не упустить этого, продержаться так до конца. Это не было бы необходимо, находись они в простом театре, где сценарий расписан и выучен заранее; но в данном случае это было обязательным условием. Основной целью, с которой Эйи всё это задумал, было заставить Глена почувствовать свободу, причем аж двойную: не просто свободу игры, освобождение от личного «я», но и ту самую свободу воли внутри этой игры, подразумеваемую сценарием. Для этого — Эйи понимал — Глену нужно было проделать значительные усилия.
На самом моменте прямого проявления конфликта у Глена поначалу возникли проблемы: из-за умственных усилий, направленных на осознание понятия «свобода воли», он не мог должным образом сконцентрироваться на роли. Он озвучил то, что должен был сказать, но как-то машинально; Эйи показалось, что синхронизация в этот момент была упущена. Тогда он решил немного помочь, проявив неожиданно сильные эмоции; в совокупности с ними слова, которые они сопровождали, вернули Глена в роль отступившего от правил жреца. И в ответ на эти слова, уже вполне искренне, с каким-то экзальтированным взглядом, Глен прокричал:
— Потому, что я так считаю нужным!!!
Эйи не мог не прикрыть глаза с удовлетворением.
Развязку доиграли с меньшим жаром, но всё с той же сосредоточенностью; больше Глен её не терял.
В конце, когда они уже возвращались в шале, он сказал:
— А знаешь, я ведь в тот момент действительно почувствовал, что значит «свобода воли» … У меня были такие сильные эмоции. И такие необычные. Правда, сейчас я вряд ли смогу это описать…
— Это нормально, — улыбнулся Эйи. — Поверь, большую часть времени твоё сознание живет отдельно от тебя и выносит свои уроки; главное, не запускать его совсем. Даже человек, уподобившийся животному, имеет ценность, пока в нём продолжает гореть этот огонь: по крайней мере, у него есть надежда на дальнейшее освобождение, если он предпримет усилия; но даже если нет, то у него хотя бы есть шанс прожить более-менее наполненную смыслом жизнь.
«И всё-таки Вы были не совсем правы, когда сказали, что все его увлечения служат исключительно для того, чтобы отвлечься» — подумал Эйи затем.
Глен обдумывал его слова. Затем сказал:
— Спасибо тебе ещё раз огромное за всё.
Эйи поравнялся с ним и взял его за руку.
— Ты не боишься?
— Чего бояться… Просто необычно, что раз — и всё… Кстати, только сейчас понял — я ведь не думал об убийстве тогда, когда полностью входил в роль и даже сейчас, когда ты говорил это всё.
— Что ж, Глен, это прекрасно. Но сейчас, конечно же, опять думаешь…
— Куда деваться.
— Хвала богам, тебе есть куда. Просто — если будет страшно, или ещё что — ты не стесняйся, говори. Я поддержу, как смогу.
— Да я, если честно, не осознаю это как-то… За всё время моей жизни я уже настолько отождествил себя со своим желанием, что оно меня вытеснило, и окончательную смерть я могу рассматривать только в качестве освобождения. Хотя, в последнее время я и правда смог почувствовать, как это — быть чем-то большим, чем просто непрекращающийся инстинкт.
— Вот поэтому я и предупредил тебя о том, что может быть страшно — такие есть минусы у обладания личностью, — Эйи слегка рассмеялся. — Но это ничего не значит. Всем рано или поздно приходится через это проходить; просто обычно это происходит с людьми осознанно и после тщательной подготовки (тут он вздохнул: ему-то ещё работать и работать), а у тебя случится чуть раньше в силу экстренных обстоятельств.
«И в силу того, что кое-кто всё-таки должен исправить свою ошибку, которая и так уже настрадалась» — подумал Эйи после этих слов.
***
Когда глава организации увидела Глена, она, как ни странно, не смогла его сразу узнать. Это был человек, глаза которого светились мыслью; и более того — что-то ещё в них было, то, чего она не замечала ранее, тогда, ещё до периода полнейшей дикости. Сама того не осознавая, она ощутила подобие стыда.