— Накупила помады всякой. Оделась в эту беретку — ну дура дурой. Обиделась… Вы, говорит, Алексей Фомич, в культурном плане человек сильно отставший. Я все, понимаешь, гы-гы да га-га, а потом глядь — вроде как и не она. Такая бабенка, знаешь!
— Какая?
— Ну, такая…
Культурно отставший Алексей Фомич вылепил руками из воздуха нечто объемное и для наглядности покрутил низом туловища.
— И ведь, что главное. Видит она мое мужчинское смушчение и давай жать. Надо, говорит, стул купить городской и у окна его поставить; вон там этажерку для книжных изданий, а в углу патефон. Я, мол, приглядела не очень дорогой в магазине «Ленмузтреста». Лешка зыркнул по сторонам и сказал тихо:
— А цена ему сто шестьдесят рубликов, понял? Сто шестьдесят!
— Ну так и что? Зато поставишь трубу — и слушай.
— Да, взял и поставил! — закричал конюх обиженно. — А компостовать на какие шиши я буду?!
— Ну, это я не знаю.
— Вот и молчи тогда. Патефона им захотелось.
Алексей Фомич перебрался на другой бок телеги, будто не желая сидеть рядом с человеком, вздумавшим разорить его приобретением патефона. Он шлепал кнутом ленивого мерина и гундел:
— Квакало свое помадой накрасила и ходит принцессой. Патефона им… Дам промеж глаз — и балалайка сгодится.
Потом он успокоился и стал припоминать службу.
— Эт я вам скажу — дело. Не без строгостей, конечно, так на то и войско. А так — в обед кормежка горячая, город Омск видел, грамоте в полковой школе нахватался. Почти шесть классов закончил.
— А почти — это как?
— Заболел. В кордоне стояли вокруг тифозного поселка, потом карантина десять дней — там и подхватил сыпняк. Долго парился. И сразу на увольнение с действительной. Зато домой приехал, а там уже колхоз. Председатель из-за стола руку жал, поднявшись. Уважение! Как запасному красноармейцу материалу дали на поднову избы. То все — Лешка, а вернулся — не меньше, как Алексей Фомич. Да на «Вы», да в президиум. На тракториста посылали учиться. Не схотел. Ну их, механизмы эти, лучше конь.
— Н-но, пошел! — Лешка замысловато раскрутил бич и мерин, поднимая брызги, влетел на дорогу, ведущую к железнодорожной платформе.
— Прощай, милый, — Варя приложила на секунду голову к моему плечу, едва ощутимо прижимаясь телом.
— Варь… я это… Как тебя найти в городе? Адреса не говоришь, так давай встретимся где-нибудь.
— Все, Андрюшечка, все, хороший мой! — У Вари скользил белорусский акцент, и получалось «Антрушэчка».
— Почему?
— Потому что одно дело за бабьей надобностью на мужика прыгать, а другое — за удовольствием. Да и тебе не замуж меня сватать.
— А пойдешь?
Варя, помолчав, ответила:
— Не. Мой благоверный — он неплохой. Счетовод в конторе. Пьет только, зараза. Сюда меня отправил, радовался. Дома то я жизни ему даю. А тут гуляйво — пить можно три недели.
Она рассмеялась.
— Ты хороший парень, Андрей, я тебя вспоминать буду.
— Варь, телефон хоть не выбрасывай.
— Ладно.
Мы крепко обнялись, и, прижав к себе, я поставил Варю на подножку вагона. Варя пахла елкой. Поезд поехал, я уцепился за поручень, ругаясь с кем-то в железнодорожной фуражке. А потом я увидел белое лицо Астры. Кусая губы, снегурочка повернулась и исчезла в наступающей темноте.
Конюха и след простыл, когда я подбежал к вокзалу. Надо Астру скорей догна…
— Товарищ, ОСОАВИАХИМовский лагерь в какой стороне?
Черная «эмка», сбрызнутая первыми каплями лунного света, стояла на травяном бугорке, и из открытого окна смотрела голова в парусиновой кепке.
— До лагеря говорю — далеко?
— До лагеря? А, нет, тут рядом.
С другой стороны хлопнула дверь.
— Вы, надо полагать, тамошний инструктор? — спросил бесцветный, как будто знакомый гражданин, разглядывая белые стрелы моих петлиц*.
— Я не тамошний, я тутошний.
— Ну, садись, тутошний, дорогу показывай.
«Эмку» затрясло на ухабах и, всматриваясь в сгущающуюся темноту, я думал о том, что запутался вкрай. Ну, действительно, сплю с Варей, люблю Астру, на Ольге собирался жениться. Еще и Ветку чуть не того. Аферист какой-то. Словно бобик сорвался с привязи и давай… Завязываю! Все равно не понять мне женщин.