* Владимир Орловский — советский писатель-фантаст, известный в 1920-е годы.
Забытье не было сном. Щелкали ключами минуты, проносились, механически постукивая никелем, секунды и кто-то бесчеловечно копался в мозгу, подобно старьевщику: забирая приглянувшееся и брезгливо откидывая ненужное. Иногда звенели серебряные колокольчики. Сразу тысячами. Выбивали какую-то сложную мелодию, и все делалось красным.
Один раз я проснулся. Рядом с электрическим комодом по-прежнему сидел флегматичный оператор, но лицо его теперь било тревогу. Он держал развернутый пергамент бумаги, что-то втолковывая доктору. Опять зазвенело красным, и волны унесли меня прочь из комнаты.
Я пришел в себя и, увидев Грюнберга, испортил ему вступление:
— Самочувствие хорошее, Лев Борисович!
Доктор хмыкнул.
— Уже понял, ― он протянул стакан, ― подкрепитесь.
Я с удовольствием выпил что-то вкусно-холодное, после чего протянул заискивающе:
— Покурить бы.
— Угу. Водки, марафету и девочек.
— Ну, а чего?! Все у вас есть. Спирту много, «дури» тоже, наверное, хватает ― и порошком, и в ампулах. А девочек я видел ― дохлого поднимут. Все бы вам прибедняться.
Лев опять хмыкнул и присел на кончик матраца.
— Вы, я вижу, исцеляетесь прямо на глазах.
— Служу трудовому народу!
— Не сомневаюсь, но хотелось бы направить вас на службу, таки будучи уверенным…
— А что, у вас есть сомнения?
— Так, мелочи. К примеру, что за чепуха о призраках детства?
— Все-таки нехороший вы человек, Лев Борисович. Спящего допрашивать. Это ж надо! Ну, мало чего покажется в темноте со страху. Мы все тогда хорошие были.
— Чч-ч-о-ррт, не получилось! — громко выругался доктор, а оператор-манекен, вскочил с табурета и уставился на Грюнберга пуговичными глазами. — Давай-ка, старлей, все начистоту. — Лев Борисович щелкнул серебряным портсигаром с медведем на крышке, мы закурили, и я честно рассказал всю историю с мертвым Генкой, которую так и не вытравила из памяти докторова машина.
— На свете много, друг Горацио, такого, чего не снилось нашим мудрецам. ― Лев забарабанил пальцами. — Ну, а сами вы, что думаете?
— Мы, материалисты, народ плечистый, не запугать нас силой нечистой.
— Тоже неплохо. Вижу, это происшествие особо вас не гнетет, лейтенант.
— Старший лейтенант. Я ведь вас фельдшером не называю.
— В каком смысле?
— Ну, это старая армейская шутка, что старший лейтенант значительно умнее просто лейтенанта.
— А, ну да. Получается логическая цепочка. Скажите, а подполковник значительно умнее старшего лейтенанта?
— Дистанция огромного размера.
— Вот и слушайте тогда со всей серьезностью. Ваш случай, хотя и редкое, но встречающееся массовое помрачение сознания. Возможно под действием галлюциногенного газа. К тому же, организм, ослабевший без полноценного отдыха и питания. Как следствие ― ураганное расстройство деятельности некоторых долей головного мозга. Вы меня понимаете?
— Честно говоря, не очень.
— Плохо!
Доктор опечалился, но радикальных мер принимать не стал.
— Бехтерев не помог, попробуем Осипова, — непонятно произнес Лев Борисович, и вскоре меня определили в общую палату, разрешив прогулки на свежем воздухе в парке, единственном из уцелевших свидетельств былой гордости научного учреждения.
В клинике раньше было три смежных здания, шикарный вестибюль, отделанный голубоватой кафельной плиткой: тенистая аллея начиналась сразу от ворот и терялась далеко внизу около фонтанов. Три года назад заложили отдельный корпус.
В пыльной украинской степи копали мергель и жгли в огненных печах полуголые хохлы. Строгали дерево чумазые казанские татары. Уральский мастеровой, выдыхая похмельное дымье, катал железо в арматурную сталь. Армяне слали красный туф, туркмены ― ковры, из Омска пригнали несколько вагонов розоватого кедра для спецзаказовской мебели. Сотни людей тысячи часов строили этот дом. Еще больше народу давало на строительство энергию, выращивали хлеб и ткали одежду строителям. Как в углы древних замков дали в жертву шахтера заваленного породой, ЗеКа, убитого рухнувшим деревом, колхозника из-под Воронежа, подорвавшего здоровье на заготовках и не довезенного фельдшером до больницы. Инженер-инспектор, могучий спец, не дал краснооктябрьским погонщикам подсунуть быструю халтурку к 23-й годовщине Революции ― поехал бедолажный строить комбинат за полярным кругом. А здание вышло надежное и красивое.