— А начоперод, что?
Сарафанов вытащил из жестяной коробки два кусочка сахара и, дав мне меньший, продолжил:
— Евграф — бетон, даже скулой не дернул. Ходит, руки потирает, как еврей-сундучник. Я думаю, что у него какой-то свой номер в этом цирке.
— Какой?
— Если б знать, — Сарафанов искренне развел руками. — Догадки есть, конечно, но так — на местном уровне. Михалыч, кстати, приволок здоровенную гадину с Васильевского.
— Михалыч это Мальцев?
— Он самый. Так вот, тварюка эта — метров десяти. Ее мильтон какой-то на Смоленке подстрелил. И представляешь, из нагана. У ней чешуя в палец, ЭТР не пробивает, разве что КАСКАД. А этот, м-мм… — потряс пальцами Михей, вспоминая фамилию участкового, уложившего водного змея. — А! Закеев. И что ты думаешь? Выстрелил — и прямо в глаз!
— А что в этой змее такого замечательного? Наверное, гобра какая-нибудь залежалая.
Я хаял стрелка от мелкой зависти, потому что даже за «гобру залежалую» сразу же посылали представление на «За отвагу».
— Хрен там! — Сарафанов отодвинул блюдце, в которое он наливал кипяток из алюминиевой кружки, и по-мальчишески восторженно выдал: — Капа! Чистой воды капа. У нас такое только Горыныч и помнит.
Горыныч, по-моему, служил еще при Александре, и хотя бы из уважения к седине следовало бы разделить восторг товарища.
— Евграф ту гадину, как увидел, аж заулыбался. И это после того, как Хлазов ему пистона вставлял.
По словам Сарафанова три дня тому Хлазов влетел в кабинет Евграфа и с пеной заорал, что «неизвестно какая б… орудует возле пункта продиводесантной обороны в двух кварталах от Смольного». Оказалось: после появления ОРВЕРа половина противодесантников спятила и они палили друг в друга из автоматов.
Евграф послал туда одну свою группу, плюс группу шифровальщиков, и эти десять человек весьма умно разрешили ситуацию. Оперативники забрались в ряды бьющихся в психозе людей, взорвав несколько бомб, в которые была подмешана закись азота, и стали кричать «немцы-десант-воздух!». А шифровальщики палил в небо, вопя всякую дребедень по-немецки. Получилось здорово: веселящий газ сгладил самые верхние уровни истерии, а осознание опасности привело к тому, что резать и стрелять друг друга перестали, занявшись своими прямыми обязанностями. И все это, по Михею, сделано было «спокойно, без нервов».
— Ты был там?
— Не. Мы на вызове были, на Марата, 27.
— И что?
— Чудаки там обнаружились с такими лицами, что дворник, когда их нашел, чуть сам в ящик не сыграл. Думали психонекроз, а умершие, оказывается, в самогон какую-то дрянь залили. Для крепости.
— А где Костя?
— Скоро будет. Он на Пяти углах застрял — рессора лопнула, — там сигнальчик был из железнодорожной больницы. По всем признакам ОРВЕРы недалеко, а РУНА в белом поле. Погнали туда генератор и Волхова нашего — только ничего не нашли.
Внезапно в комнату закатилось нечто пыхтящее и круглое, заполняющее даже темные углы напористым весельем.
— А, крестник! — взвился колобок, и я разглядел в этой шаро-молнии поминаемого капитана Мальцева.
Я попросил его еще раз поведать историю с водным змеем. Капитан достал мешочек с кривым зубом, гнутым и бритвенно-острым, на серебряной цепочке со штампом «Втормета». Это был действительно зуб капы, единственно известный случай поимки которого был зафиксирован Петроградским ЧК в 1920 году. Правда, поимка — это громко сказано. Чудище получило в морду пол-ленты «максима», а потом веселящиеся морячки, удивленные живучестью гада, провели испытания на прочность из разных видов оружия. Когда приехавший спецрозыск начал собирать, что осталось — отдельные фрагменты, разбросанные по всему Галерному острову, — балтийцы, утомившись колоть и стрелять, насовали, куда могли, динамитных шашек и разом их подорвали. Собственно по гулу и грохоту их и обнаружили так скоро.
Змея потом собрали, сшили, потом повысили в ранге до чучела и установили в нашем музее. Я видел его на экскурсии. Вспоминаемый Горыныч, подходя к экспонату, непременно поглаживал староверческую бороду и поднимал вверх палец, вещая: «Сие — водный змей Капа, обитающий в дельтах холодных рек. В лихое время он просыпается, чтобы предаться ненасытному убийству. Амурские китайцы называют его Лю-шунь, земголы — уирва, а немец-академик Шумахер относил к мифическому чудищу навадонту, что в переводе означает кривозубый демон».
Горыныч рассказывал еще, что тварь имеет сильную гипнотическую мощь, заставляя прыгать в каналы ночных ротозеев, любующихся речными видами. Авария судна «Альбатрос Революции» могла быть вызвана им же, хотя в 1927-м все списали на пьянство капитана — тот находился в постгипнотическом шоке, поэтому и налетел на немецкий пароход «Гамбург». Списать-то списали, а вот объяснить всплывшие затем полутуши с характерными повреждениями не смогли. Как и то, куда пропали тела остальных пассажиров — водолазы облазили весь Морской канал без малейшего результата. «Умельцы, — хихикал Горыныч, — рваные куски людей — это пароходный винт нарубал, а остальных унесло море».