— Хрень какая-то, — задумчиво сказал Михей и дважды выстрелил в дохлое око.
На Васин остров выбрались мы ближе к двум ночи. Зеленый катерок, тянувший по своим моряцким делам что-то на Лахту, подобрал нас и ушел в море, которое небо засыпало мириадами водяных горошин. Город дождь отторгал, разбивал косые струи о здания, рассеивал острыми пиками крыш, уничтожал, впитывая землей. Зато на воде он был свой, и вместе с туманом обращал все, к чему прикасался, в прозрачное волглое марево.
Катерок отчаянно мотало, но казалось наоборот — вроде стоим мы на месте, подминаемые свинцом туч, а с неба прыгают на нас шумные волны. Оттого Васька почудился громадным осклизлым мертвецом, бьющимся головой в невский берег. И плавал он в таком же мертвом тумане, будто находясь на пограничье между нашим и тем, другим миром, из которого приходят чужаки.
Сарафанов ткнул пальцем в туман.
— Вон там есть, причаливай!
Старшина катера хмыкнул и протянул еще метров триста, ловко увернув катер от возникшей ниоткуда баржи. Мы вытащили на сходни узкий длинный ящик и, отойдя метров триста от набережной, я заземлил его, откинув крышку.
— Посвети, Михей!
Сарафанов щелкнул в темноте чем-то металлическим, и яркий луч ткнулся в контур Васильевского острова, заодно обдав зеленоватыми брызгами донкихотовское лицо Руиса. Испанец протянул Михею несколько стержней из ящика, и они быстро собрали что-то похожее на детский металлический конструктор с флюгером, а затем принялись обматывать его проволочной гирляндой.
Это была та же РУНА, только называлась она ОПРМ-7 и были в ней насадки, позволяющие издалека прощупывать «гостей». Бородатые хмыри из радиоинститута напихали всякой умной дребедени, так что надо было всего-то включить тумблер да покрутить динамо в ожидании, когда сойдутся на панели кривые энергополей.
Испанец прижал ногами машинку и отчаянно крутанул маховик. Плексигласовый экран заспанно мигнул, зазмеился параболами, пустил по карте несколько косых линий, а потом все кривые стеклись на самый край — в район Колтовской набережной.
— Хватит, наверное, — Руис кивнул, и тут же внутри конструктора замаячил красный огонек, поворачивая флюгер влево.
Мы трое тоже повернули головы туда, где под умирающей лампочкой отсвечивали свинцовые углы букв на вывеске: «Машиностроительный завод Вулкан. Наркомобщемаш СССР».
Машзавод охраняла баба-вахтерша, визгливым шлагбаумом стоявшая на пути. Даже грозная книжка с гербом в трепет ее не повергла, и пускать на территорию посторонних, без разрешения начальника охраны она «и думать не стала».
— Кто тебя знает! — верещала эта пигалица, дергая клочками пушившуюся поддевку. — Мало что нарисовать можно! Бумага стерпит. Не пущу!
— Ты чё орешь, Надежда? — спросил вошедший последним Сарафанов.
— Михей Степаныч! — делано обрадовалась кикимора. — Здрасьте.
— Здравствуй, здравствуй. Все шумишь?
— Так ить должность такая! Думаете, мне это из удовольствия нравится? Тютюшки! Гавкаю тут целый день, как шавка на аркане. А кто ценит? Вот прошлого раза — прется, значит, дылда одна в манто…
— Ты, Надежда, винты не вкручивай, а рассказывай, кто поднял шум, когда, и по какому поводу.
— А кто поднял? — по-сорочьи закосила вахтерша. — Никто и не поднимал. Работаем тихо-мирно, выполняем план на сто двадцать процентов.
— Надежда…
— А что Надежда? Стою себе ни…
— Постникова! — рявкнул Михей, и Постникова стала ударно возюкать рукавом по вохровскому прилавку. — Не тяни, — поторопил Михей, облокотившись на дерево, и добавил казенно: — Не добавляй забот органам… Перестань! Не реветь! Говори быстро и честно, как на исповеди.
Вахтершино лицо запрыгало, оплывая киселем на фоне десятисвечового маскировочного полумрака.
— Михей Степаныч, Белая Наташа объявилась.
— Кто трепался?
— Да как же трепался, а? Я ж ее сама, своими глазами видела, возле покрасочного.
— Не свисти, бабы ваши исподнее сушили, а ты в крик.
— Какие сушилки! Я ее рядом… как вон до двери. Пяти шагов не набралось бы.
Все уставились зачем-то на зеленую створку проходной, и она стала медленно отворяться. Очень медленно. Душа тоненько завизжала в тягостном предчувствии, и вторило ей плотницким скрипом изматывающее, медленное дерево. Черный сгорбленный зверь вломился в комнату и… бросил на пол ящик с углем.
— Сергей Ильич! Дурак такой! — завизжала Надька, кидая в человека подвернувшийся болт. — Напугал до потери сознания.
— Вы что себе позволяете, Постникова! — интеллигентно заругался Сергей Ильич. — Я вам уголь, знаете ли, — он замер, глядя на мой термопистолет. — Сами вы… пошли бы, извините, в задницу.