Вернувшись в Город, он застал на месте нового корпуса большую воронку от авиабомбы и груду битых камней. И все. За один миг дело всей жизни было уничтожено. Истории болезней и материалы на диссертацию сгорели, пациенты частью погибли, частью разбежались и сгинули, а неэвакуированный персонал призвали.
Как так? За один миг разрушить то, что строилось многими столь долго! Всего десяток секунд и бомбы из отсека "юнкера", ведомого каким-нибудь Паулем фон дер Хером, отделившись от самолета, достигли земли. И нет больше прекрасного светлого здания и чудесной машины, возвращающей людям то, что порой дороже жизни, ― самое себя. А этот фон дер Гад, лет двадцати, доброго ничего не сделавший в жизни, лег на обратный курс, насвистывая "Розамунду". Сволочь!
- Даже не сволочь. Я слов таких не могу подобрать, Андрей, - волновался Грюнберг, допивая воду из графина, стоящего у изголовья моей кровати. - Они прозвали себя высшей расой. Но высший ли это идеал? Пример другим народам? А чему другие могут у них обучиться? Да и многих, наверное, не будет, если они победят.
- Ну, это уж хрен им, товарищ военврач. Еще три месяца ― и начнется зима. Опять в наступление пойдем. Даст бог, очухаемся, и уж когда в Германию придем... По камешку ихние города раскатаем.
- Наверное, вы правы, Андрей. Они опухоль человечества, а опухоль надо вырезать. Все гнусное и мерзкое, чего должен стыдиться человек, они держат как знамя. И как оружие. Стариков, детей убивают, раненых... Знаете... Привезли машину, всю в дырках от пуль. На боку огромный красный крест тоже в дырках. Раненый, молодой совсем, и друг его, глухой от контузии, трясет меня и кричит: "Мы в разведке были, а Федька их гранатой! Положил сразу трех". - А Федор этот ― пацан лет шестнадцати. Коневский была его фамилия... пневматоракс... я свидетельство подписывал... Господи, как я их всех ненавижу...
- Вы были в ополчении?
- Да, вторая дивизия. ― Грюнберг помял "беломорину" и долго смотрел в зарешеченное окно. - У нас там разные люди были. Много. Артисты, фрезеровщики, портные, даже один специалист по хеттским иероглифам. А военных почти не было.
- Военные остались на полях между Каунасом и Нарвой. Не надо так, Лев Борисович.
- Я не обвиняю, упаси бог. Но как же так вышло, что наша самая сильная в мире армия откатилась аж на окраины Питера. Немцы ведь почти в самом городе были.
- Вот именно: почти. Почти вошли, почти соединились с финнами, почти осадой задушили. Только где сейчас эти немцы?
- Известно где. В трех-четырех километра на юг от Кировского завода окопались.
- Нет. Те немцы сейчас в земле гниют. И до окопавшихся доберемся, будь уверен.
- А когда, Андрей? Второй блокадной зимы люди не перенесут. В том декабре мы по восьми тысяч в день теряли. На чем люди будут держаться?
- Вы держитесь?
- Я солдат и давал присягу. Ленинградскую.
- Сейчас все солдаты.
- И женщины? И дети?
- И женщины. И дети. Воюем по самому большому счету: или мы или они.
- Это страшно.
- Мне после траншей на Богословке ничего не страшно.
- Все равно, когда два народа хотят уничтожить друг друга ― это страшно.
- Что вы заладили... Что может быть страшнее бомбы упавшей на детский дом. Или мертвецов штабелями под снегом?
- Бомба это кусок металла, так ведь? И блокада ― не ведьма, обнявшая город. Ведь кто-то придумал все это, распланировал в рейхстаге или где там у них. Понимаете, специально придумали. Стольких убить, стольких умертвить, стольким жизнь оставить. Этот народ уничтожить, а этот пощадить. А вон те тоже пусть живут, но не все, а лишь те, кто нам нравится. И живут пусть так, как мы укажем. Мы боги-хозяева, вот что ужасно. Вот что заставляет думать...
- Тут не думать, Лев Борисович, надо, а душить и рвать.
Грюнберг задумчиво повертел стетоскоп, что-то хотел добавить, но смолчал. Только легкое движение, ветерок не то что несогласия, недоговоренности какой-то скользнул по лицу.
За стеной бухнул снаряд, немцы опять стреляли по городу.
Грюнберг стал брызгать из шприца "тектомином", как вдруг лежащий на соседней койке Осетинец приподнялся и стал булькать, тяжело гоняя кадык по шее. Лев сразу же набрал полную кружку и дал ему напиться. Глотательный рефлекс шел у парня необычным графиком, и если залить воду чуть позже, то бедняга попросту захлебнется.
- А-а-збек идти!
Азбек ― его любимое слово. Потому и Осетинец, хотя, по-моему, гора Казбек в Грузии и, вообще, может, он курить хочет. Только вот чего он хочет, никто не знает, несмотря на длиннючую латынь в истории болезни. Мозговые импульсы гуляют в его организме, как им вздумается, поэтому не то что говорить, двинуть пальцем не может человек с толком.
- Азбек! Аслан магалты!
Осетинец замахал руками, отгоняя нападавшую минуту назад муху. Кружка вылетает из рук поильца, бьется и будит еще двух моих соседей по несчастью ― Иваныча и конструктора Лугового.
Иваныч ― прожекторист, Луговой ― инженер с "завода Котлякова". Оба имеют серьезные дефекты. Прожекторист видит все в зеркальном отражении, а Луговой болеет странной болезнью: если он двигает руками, происходят странные вещи. Например, не дотрагиваясь до коробки спичек, он может перемещать ее. Правда, не всегда и если коробка пустая. Грюнберг говорил, как эта болезнь называется, но я не запомнил. Что-то вроде "теленурез".
Раньше тут был еще один, четвертый. Но бедолага сошел с ума как раз в тот день, когда меня подселили ― стал вещать, что немцы зажгут Волгу, но их стратега пленит богатырь с красными руками.
- Сергей Петрович, ну взрослый же человек! - Грюнберг отобрал у конструктора упавшую кружку Осетинца, вогнал мне в бедро положенное число кубиков препарата и, сложив "пыточный" инструмент в кожаный чемоданчик, ушел. А я остался валять дурня.
Тяжелый осадок после разговора остался, какой-то мутный. И пораженчеством попахивает. Правда, тысячи умерших от голода зимой ― факт. И как не закапывай его в памяти, все равно всплывет. В городе буквально все кричит о декабрьской жути. Почему невоюющих не успели вывезти из Ленинграда? Кто виноват? Жданов? Ворошилов? Железная дорога?
Нет, так можно далеко зайти. Враги в руководстве были, но их крепко взяли в оборот. Даже чересчур крепко. Говорят, в отношении многих командиров были допущены ошибки. Сейчас эти люди оправданы и воюют. Воюют ― значит, ошибки исправлены, а на партию не обижаются, лучше ошибиться в ком-то, чем проглядеть врага народа.
Только почему же их столько? В иных частях едва не половина старших офицеров. Заговор? Молодые стали во главе армий? А результат?
Герой Павлов* за три дня просрал немцам Минск, Понеделин** сдался, Копец***, потеряв авиацию округа, самоубился... Где Рычагов****, где Смушкевич*****, куда подевались сталинские соколы?
* Павлов Д.Г. - Командующий Западным Особым Военным Округом (Зап. Фронт). Расстрелян за поражение в Белоруссии в начале войны.
** Понеделин П.Г. - Командующий 12-й Армией в начальный период войны. Расстрелян. Обвинение о добровольной сдаче в плен не соответствует действительности.
*** Копец И.И. - Командующий ВВС ЗапОВО, узнав о поражении своих частей, застрелился. Сталинский сокол. В 29 лет стал генерал-лейтенантом авиации. Перед войной был начальником ВВС РККА. Застрелился.
**** Рычагов П.В. - Сталинский сокол, начальник Главного управления ВВС РККА. Расстрелян.
***** Смушкевич Я. В. - Сталинский сокол, один из первых дважды героев Советского Союза. Перед войной - генерал-инспектор ВВС РККА. Расстрелян.
В Крыму загубили недавно целое войско. Что ж за напасть такая! Ведь готовились. Оружия горы были... Надо было первыми бить. Раньше, раньше их. Тогда б сразу немцев сделали. Все резину тягали... Зачем, спрашивается? Тяжелые танки в прорыв, легкие ― в рейд по тылам, вместе с кавалерией, гаубицами по площадям, чтоб все в мясо, и десант в глубину. Все! Здравствуй, Атлантика!