- Андрей, прикрути воду, у меня еле течет.
Полтавцева склонилась у крана, подставляя брызгам шею и плечи. Легкое платье Ветки уже намочили холодные струи. Лицо ее держало отблеск знакомого безумия, дыхание резало слова, глаза горели.
Я машинально задвинул засов и, подойдя к склоненной фигуре, положил ее руку на маховик вентиля.
То, что Ветка оделась наспех, я ощутил, когда схватил ее сзади. Казалось, что в меня сунули паровой котел, и он сейчас взорвется, если не выпустить пар.
- Ветка...
- Что-о?
Я прижал ее к себе. Ветка охнула, но лишь крепче уцепила вентиль, выгибая спину. И тут оборвался шланг.
Резиновая сволочь окатила нас водой, напрочь убивая холодным потоком внезапное помрачение нахлынувшей страсти.
Сколько-то еще поплавал туман в глазах, потом где-то рядом загомонили, и взаимное притяжение ослабло. А когда шум перешел в топот, пропало окончательно.
- Бред какой-то, - сдавлено бросила Ветка и, зажмурившись, замотала головой.
- Ты негодяй, - добавила она, накинув полотенце на шею. - Не ожидала от тебя, Саблин, подобного свинства.
- Я сам от себя не ожидал.
Дурманящая пелена окончательно уползла прочь, оставляя меня тет-а-тет с Веткой и совестью.
- Ты, Ветка, прости меня, а?
Полтавцева грустно ударила по вислому шлангу и тот закачался. Ветка прыснула:
- Донжуан!
- Советочка...
- Иди уж, герой.
Я просительно улыбнулся, и быстро поцеловал ее в щеку.
- Иди отсюда, а то побью!
Хорошая все-таки она девчонка.
Мы знались с малолетства, когда Ветка еще гацала на детской площадке в дурацкой панаме. И потом, после возвращения в Питер, и когда учились - я в "универе", она в институте Крупской - дружили... И на тебе - чуть не... это самое, друг друга.
Бежать! Бежать прочь, пока не сгорел со стыда.
- Ты, кстати, от Далматовой тогда целый ушел? А то она так посмотрела...
- Как?
Ветка медленно повернула голову, поправляя полотенце на длинной белой шее.
- Слушай, друг любезный, а у тебя с Астрой не шуры-муры часом?
Я невесело покачал головой.
- Не, Ветка, у нее ухажер в Питере есть. На блатного похож, с фиксой.
- Ероха, что ли? - Полтавцева с непонятным смешком махнула рукой. - Тоже мне кавалер - гопота Заохтинская.
Ветка отошла в угол и, спрятавшись за шкафом, стала переодеваться.
- Так, а чего он сюда к ней ездит?
Из-за шкафа донеслось:
- Ну, ездит и ездит. Там другое вообще...
- А с кем она тогда?
Полтавцева зашуршала чем-то, отзываясь:
- Да ни с кем! Аська такая, знаешь, "принцесса нездешняя". Вроде с виду нормальная девка, а насчет всякого-такого...
Шорох разнообразился надсадным скрипом дверцы, вслед за которым послышалось Веткино чертыхание:
- Саблин, там это... нигде ничего не лежит?
- Что не лежит?
- Ну... - Полтавцева зашипела. - Бюстгальтер.
Интимная деталь обнаружилась под сумкой возле маленького зеркала.
- А чего он большой такой?
- Убью гада, - погрозилась Ветка и скоро вышла, поправляя горошистое платье. В сочетании с только что подсмотренным, была она просто чудесна в этом пахнувшем летней зеленью наряде, и досадно стало, что не могу я в нее влюбиться.
- Ветка, а у тебя есть кто?
Она, чуть согнувшись, поправляла в зеркале что-то на голове, косясь в мою сторону:
- Леша есть, Емельянов.
- А-а, это худой такой, как глист!
- Сам ты глист. Лешик, между прочим, боксер-разрядник. У самого Осечкина тренируется. И растет над собой в плане культуры. В отличие от некоторых, - Ветка достала тюбик с помадой, но подумав, спрятала его обратно в сумку. - Ты вот на Далматову заглядываешься, я поняла уже. А если она вся такая принцесса, следовательно, ей нужен кто?
- Принц!
- Правильно. А ты, Саблин, при всем моем к тебе расположении, - Ветка критически оглядела меня с ног до головы. - На принца никак не тянешь.
Раскритикованный Полтавцевой в пух и прах, я, тем не менее, открыл ей дверь и мы пошли по коридору, ведущему прямо за стадион.
- Авдей! Авдей! - орал конопатый шибздик, нетерпеливо подскакивая на левой ноге. - Авдей, опоздаем!
Кусты невдалеке зашуршали и какой-то пацан, видимо этот самый Авдей, выбежал на песчаную дорожку, застегивая ремень. Конопатый торопил:
- Быстрей ты, скоро бег с препятствиями начнется.
Бежали работницы канатной фабрики. Лица их скрывали противогазы, но болельщиков это мало тревожило. Девки были молодыми и здоровыми, бежали на совесть и мужики поддерживали красавиц так бурно, что поломали несколько досок деревянных трибун.
М-да, неплохо. Я задымил в ожидании следующих "скачек".
- Любуешься?
Голос моего соседа скользнул в паузу аплодисментов.
- Есть чем.
- Да... Слушай, Андрюха, тут патроны давали. Гадость редкая. Мало того, что порох никакой, еще и гильзы железные.
- А ты их смазывай.
- Да мажу я, а толку нет.
- Тряпочкой попробуй. Тряпочку намочи в ружейном масле и три. Главное чтоб не салом. На сало разная дрянь липнет, винтовку испортишь.
- Попробую, спасибо. - Он стрельнул папиросу и, чиркая длинной спичкой, выдавил: - Слышь, тут дело такое... Ну, в общем, это... - спичка все не загоралась и он сломал ее, выкинув вместе с папиросой. Словом, треп идет, что вы там с одной подругой будто бы... - Он хлопнул пятерней по сжатым в трубку пальцам.
- Ты че...
- Я только разговор передаю.
- Да меня с Варькой и не видел никто, кроме тебя и Зеленого.
- Какая Варька! На тебя Далматову списывают. Комсорг, как ошпаренный, бегает - бытовое, мол, разложение. Ты, вроде, как пьянствовал с ней в комнате Полтавцевой, ну и всякое там... Жуков пряник еще тот, так что - будь готов.
- Всегда готов.
С Юрочкой у меня были давние счеты. В Ленинграде он работал литейщиком на машзаводе "Вперед" и был в цеху неосвобожденным комсоргом. Видимо имелась у Жукова сильная тяга к умственному труду на общественном поприще. А образования не было. Вот и пнулся Юрочка, стараясь получить место у конторки. Членствовал во всевозможных бюро, добросовестно выявлял вредителей на собраниях, пролезал на всякие там инструктивные совещания и, наверное, маму родную поменял бы на благодарность в личном деле.
Здесь он тоже развил деятельность очень бурную, выискивая в повседневных мелочах следы подлой деятельности врагов социализма. Неизбежные житейские проблемы он клеймил "уродливыми отклонениями в деле соцкультфронта", неудачные стрельбы - "предательством интересов вооруженного пролетариата", а что-нибудь вроде танцулек с портвейном махом заносил в "бытовое разложение".
Конечно, "бытовуха" не шпионаж в пользу Англии, но в 37-м этой гребенкой хорошо прочесали многих руководителей комсомола. А Жукову светило место в райкоме и старался мальчик за совесть. Неплохо мог замутить воду комсорг и плавал в ней жирной плотвой, копая донную грязь. Одного зацепит высланными родственниками, другого - обеденным пятном на газете с речью Вождя, еще кому-нибудь устроит гнилую подсечку и устроит так, чтоб от него зависело - упасть человеку или подняться.
Большинство, понятно, избегало конфликтовать с Юрочкой. Всем хочется покоя, каждый несет за плечами торбу мелких грешков и кому это в радость, разжиться неприятностями, если даже сам Еделев - комполка запаса при белой как снег анкете - взят был на прицел Жуковым в "плане борьбы с канцелярским стилем руководства".
Правда, такой мамонт, как начлагеря, ему не по зубам. Герой Энзелийского десанта*, ранен под Новобаязетом**. Грамота у него от ЦИК Дагестана и револьвер с именной табличкой. Да и время сейчас другое. С ежовщиной покончено, самого предателя-наркома осудили, кажется. А во главе чека вождь поставил Лаврентия Павловича - преданного соратника по Кавказу.