Испанская республика стала первой ласточкой грядущего коммунизма в Европе и, когда империалисты развязали там войну, я вместе со многими товарищами подал заявление универовскому военпреду с просьбой отправить меня на борьбу с контрреволюцией. Мы все ненавидели генералов Франко и Мола, подлых марокканских стрелков, а возвращавшиеся оттуда наши летчики и танкисты казались девчонкам недосягаемыми богами в сверкании рубиновой эмали орденов. В те годы далекая Иберия, прежде никак с Россией не связанная, стала нам близкой и братской по духу, и как родных приняли мы детей испанских коммунистов после падения республики. Дети выросли и встали на защиту своей второй отчизны.
Было интересно смотреть на лейтенанта Руиса в том плане, что и потомок грандов наш лейтенант и какой-то его далекий предок завоевывал Америку с Кортесом... А вот сидит здесь, стакан возле него и ругается потомок Донкихота с Михеем за какую-то по-жлобски утаенную инструкцию по защите от дурного глаза. Мелькнуло как бы воспоминание о будущем, где на берегах Сены поют с нашими танкистами французы под сорокаградусную, индийские партизаны вшивают в чалму красную ленточку, а где-то в Африке стучит школьным мелом русская учительница, выводя кирилицей под портретом Сталина: "Дагомея - ...цатая республика ВЕЛИКОГО СОВЕТСКОГО СОЮЗА". А еще лет десять спустя сидит товарищ Руис в каком-нибудь Мендосском райкоме и получает втык за срыв поставок апельсинов народному хозяйству...
- Ну вот, готово, теперь только попа дождаться! - Сарафанов потер невидимую пыль на стаканах и вдруг, устыдившись неумеренной готовности приступить к поминкам, отошел к деревянной полке с тетрадками.
- Андрей Антонович, ты у нас грамотный, подойди, глянь, что здесь.
Я подошел к Михею, затем присоединился испанец, и мы втроем стали глядеть в чудную математическую вязь. Тетрадей насчитывалось пять. Все они, заполненные мелким Костиным почерком, посвящались какому-то из разделов физики. Какому - я точно сказать не мог: формулы, схемы, рисунки, опять формулы... Немногочисленные тарабарские фразы: буквы знакомые, но о чем письмо - тайна египетской гробницы.
Речь шла о движении субатомных частиц в магнитном потоке. Записи отделялись друг от друга либо числом, либо восклицательным знаком. Иногда через весь лист шла надпись красным: "радиодиапазон", "световой передатчик", "основное - избыточность концентрации" и тому подобное. На одной страничке было выведено: "Сталин - почетный академик. Браво!". Вырывать ее я не стал - что Косте теперь...
Тетрадь заканчивалась словами: "Ивич дурак. Гаринский гиперболоид возможен, если подобрать активатор".
- Голова была, - вздохнул Сарафанов. - Прямо тебе чистый Планк!
- Бланк, - поправил Руис.
- Ну, не знаю: Бланк, Планк... Я в институтах с колоннами не учился. Нету в деревнях институтов.
Испанец возразил:
- В советской стране каждый трудящийся может получить высшую ступень образования.
- Ага, может. Если эдак лет с двух по асфальту ходит. Топ-топ в ясли, топ-топ в школу, топ-топ в ВУЗ. А я с малолетства то с топором в лес, то в поле за мерином. Та ладно, я не жалею ни о чем, - махнул Михей рукой с дивана. - Вот Андрей. Сколько лет мозги сушил, и что - учил потом соплявок наравне с ускоренными выпускниками двухмесячных курсов. А ты, Руис? Три года в училище, а летал один раз.
Хавьеру действительно не повезло. Хороший, видимо, летчик свой первый и последний боевой вылет совершил 22-го июня. Его "ишак" отцепился от авиаматки в трехстах километрах от границы, и, пока немецкие зенитчики гадали, что за самолет летает над ними, влепил две фугаски прямо в скопление железнодорожных вагонов. Топлива на обратный путь хватило, но подлетая к своему аэродрому, он увидел развороченное поле в огне и, протянув еще километров пятьдесят, рухнул в березняк.
Когда немцы выпалили горючку, фронт ненадолго застыл, и за дело принялись военюристы. Невидимо-незаметные во время боев, они выждали и начали строить замешанные на догадках обвинения. Командиру ВВС Красной Армии Руису Хименесу досталась "умышленная порча военного имущества в виде фронтового истребителя-бомбардировщика И-16". Серьезное дело, тянущее на измену Родине.
Следователь из прокуратуры имел бумаженцию, по которой полковой аэродром был еще в наших руках, когда испанец угробил самолет. Тут еще и следователь загнул о франкистских шпионах. Добили героя. Вместо награды свидание с прокурором.
Взбешенный Хавьер сказал, что всем этим бумагам место под хвостом наваррского осла, а следователя послал к дьяволу. Выкрутиться ему удалось, потому что немцы захватили Псков, началась неразбериха, а когда Руиса хватились, он был уже далеко.
Внезапно заговорило радио, передавали сводку: "...В районах Кущевской и Сальска наши войска вели ожесточённые бои с численно превосходящими силами противника. Опорный бой с противником произошёл около одной водной переправы. Действующие на этом участке наши части истребили до 1500 гитлеровцев. На поле боя осталось несколько десятков подбитых немецких танков. Не менее ожесточённые бои шли в районе Сальска. Гитлеровцы предприняли несколько танковых атак и ценой больших потерь потеснили наши части..."
Сарафанов зло дополнил Левитана:
- В центре Ленинграда частями спецкомендатуры ликвидирован крупный вражеский прорыв. Наши части несут потери...
Он, вскочив с дивана, подошел к окну.
- Да где этот протопоп шляется?! Я, можно сказать, с ног валюсь, а их преосвященство изволят задерживаться.
Между тем, батюшкино запаздывание начинало действовать уже всем на нервы.
- Он, может, на входе стоит, - предположил Руис, поглядывая на золотые часы-браслет.
- Твою мать! Я ж пропуск отнести забыл.
Сарафанов умчался и вскоре доставил отца Ферафонта, облаченного ввиду предстоящих мирских сует в цивильный костюм. Крест он заправил под рубаху, а его место заняла блестяшка медали "За отвагу".
- Это где ж вы так расстарались батюшка?
Отец Ферафонт любовно огладил серебряный круг и молвил в бороду:
- На реке Усть-Ижоре ратоборствовал в народном ополчении.
Н-да, лихой поп. И личность его в этой бороде как есть разбойничья. Такие попы заправляли в кулацких бандах, наверное.
Руис подвинул батюшке стул, а мы расселись на сымпровизированные из телефонных катушек табуреты.
- За упокой души новопреставленного воина Константина, - поднялся, размашисто крестясь, отец Ферафонт, и мы, не чокаясь, выпили.
Михей сразу же "поехал" и стал ругать некоего Виктора Фомича, отпустившего Волохова из научной группы.
- Это ж какую голову скрошили! Одних тетрадей штук пять, и все по научному - коэффициенты, величины, функции... Нет, чтоб сидеть в белой рубахе... Полез очкарик, - и обьяснил непонимающему испанцу, - ну, очкарик, сопляк. Лопух. Усекаешь?
Руис кивнул.
- Amatore.
- Точно. Сколько этих студентов на Луге закопали - страсть.
Я хорошо знал, о чем говорит Михей. Только из университета в ополчение ушли более двух с половиной тысяч человек.
- Ну что, братцы, по второй? - поднял чарку Сарафанов. - Помянем младшего лейтенанта Костю Волхова.
Эту выпили молча, проталкивая жидкость горючими глотками.
Тяжело было принять факт Костиной смерти. Последние события походили на безостановочную карусель: только соберешься спрыгнуть, а тебя уже опять несет прочь от желанной земли. Наша баталия на Моховой была всего лишь эпизодом адской круговерти от Смольного до, как говорится, "самых до окраин". На Васильевском зверь был настолько могуч, что завалил концентрированный энергоэкран, а боевую группу, высланную для его усмирения, играючи расшвырял по всему кварталу. Командование тогда задействовало новую технику без всякого успеха, первый бой получился комом.