Мистер Ричард Вальд единственный не изъявил желания осматривать достопримечательности. Единственное, что его заинтересовало — это статуя из черной бронзы перед входом в башню Верховной Коллегии. Задержавшаяся в башне Амаль заметила мужчину, когда выходила. Она даже допустила мысль, что королевский инженер поджидал ее. Мистер Вальд улыбнулся и жестом пригласил присоединиться к созерцанию. Амаль не собиралась отказывать.
Статуя была посвящена торжеству справедливости и изображала весы: на одной чаше лежали разбитые оковы, на другой — толстая книга с темерскими законами. Ричард задумчиво обошел конструкцию несколько раз, даже попробовал сдвинуть чаши весов, но так и не преуспел, хмыкнул и обратился к Амаль.
— В нашей культуре весы используются, чтобы показать баланс добра и зла. А у вас… такой интересный образ.
— Законы и свобода должны быть в идеальном балансе, иначе общество погрузится в хаос. Свобода без закона — это катастрофа, не меньшая, чем законы без свободы, — проговорила Амаль. Ричард усмехнулся.
— А вы сами этому следуете?
— Прошу прощения?
— Я, конечно, инженер, а не политик, но мне кажется, что именно законы без свободы стали причиной вашей… ситуации. Из-за которой мы все здесь, — отметил мужчина, все еще тонко улыбаясь, как будто выдал изящную шутку, достойную высшего света. — А для отдельных людей действует свобода без законов.
— Вы правильно напомнили, что вы не политик, — поджала губы Амаль.
— Но больше всего меня интересует материал этого предмета искусства. Черная медь, — он буквально огладил памятник взглядом. — Какой глубокий символизм, что справедливость в государстве магов олицетворяет металл, который лишает магических способностей.
— Потому что перед лицом справедливости мы все равны, — произнесла она невозмутимо, но это вызвало у Ричарда еще один смешок. Он прижал кулак к стиснутым губам, как будто пытался сдержать рвавшийся наружу хохот. Затем все-таки обернулся к Амаль и перевел дыхание.
— Не смешите меня, мисс Мартинес. У нас в Галстерре почти нет магов — кроме тех, что переехали от вас, но мы прекрасно знаем — никто не равен перед законом.
— И как же вы предлагаете мне и моим… людям вроде меня решить сложившуюся ситуацию?
— А чем вам не нравится вариант с собственным островом для алхимиков? Юридически под управлением Галстерры, но фактически остров принадлежит мне, — улыбнулся Ричард. — А я, предположим, отдам его вам в доверительное управление. И вы будете там абсолютно свободны и защищены, если будете выполнять ряд условий.
***
— Ты уверена? — только и спросил Ханнес, когда Элль, собрав все свое мужество в кулак, заявилась в его кабинет и сказала, что знает, как провести восстановление.
Единственное, в чем девушка была искренне уверена, так это в том, что если она сейчас раскроет рот, то с языка неминуемо польется правда о том, что она лишь примерно представляет, что нужно делать, и совершенно не собирается создавать больше порождений, чем есть сейчас. Но если Ханнес поймет, что она бесполезна, то избавится от нее. Или хуже — найдет, как подчинить. Элоиза прикрыла глаза, вспоминая ледяную стену, которую выстраивала вокруг себя всякий раз, когда нужно было пофлиртовать с безразличным ей красавчиком в баре.
— Совершенно точно. Но мне важно понимать, когда все должно быть готово. Ты хочешь, чтобы к выбранному тобой дню у тебя уже была сотня восстановленных?
Хотелось спросить: «Зачем это все? Какому безумцу это могло прийти в голову? Какой идиот мог решиться на подобное?». Но он стоял перед ней, знакомый с детства, всегда спокойный и интеллигентный, безукоризненно вежливый папа, который мог часами говорить о том, как несправедлив был режим Реджиса к алхимикам. И вот, он, все такой же безукоризненно сдержанный, в окружении молодых людей, руководит лабораторией взрывчатки и планирует создание армии живых мертвецов.
— Нет-нет, это слишком радикально. Слишком много таких восстановленных могут напугать наших союзников, — рассуждал Ханнес. — Мы просто должны показать, что алхимики — больше, чем просто затравленные крысы в лабораториях. Мы достаточно сильны, чтобы с нами считались.
Солнце клонилось к закату. Элль и сама не заметила, как они с Ирвином провели в лаборатории несколько часов. Говорили обо всем, будто были знакомы первый день. Элль спрашивала о жизни заклинателя до восстановления, о том, как проходили его дни после. Как будто за полотном разговора можно было отгородиться от всего ужаса, что творился вокруг. Будто словами можно было скрыть водоворот убийств и жестокости, не думать о своей причастности к ним. Когда эти мысли все-таки прорывались, Ирвин и Элль цеплялись друг за друга, вслух обещая разобраться со всем этим, когда они окажутся в безопасности. Просто надо было понять, что задумал Ханнес, чтобы под шумок скрыться ото всех. Поэтому Элль и явилась к отцу в кабинет, размалеванный закатными всполохами.