Даже самая сильная привязанность может сойти на нет, выродиться во что-то жалкое, мерзкое, вплоть до презрения, ненависти, смешанных с необходимостью напряженно терпеть.
Элль взяла в руки ступку и принялась аккуратно добавлять туда высушенные лепестки желтого колокольчика и красной мальвы. Достаточно было прикоснуться к растениям, и в голове вспыхнуло ощущение — суматошные мысли, гремящие, словно цепи, выкованные из боли и обиды. Стоит их задеть — и все тело прошивает вспышкой гнева, а к горлу подкатывает желание рыдать, рухнуть на колени, кривить рот и спрашивать: «За что? Почему со мной? Я же все сделала правильно!». Элль яростно перемалывала высушенные цветы, упиваясь пропитавшими ее ощущениями. Перед глазами вспыхнули воспоминания. Вот, она стоит у трапа на паром, совсем еще ребенок, но уже не влезающая в свое детское пальто. Швы от рукавов больно врезаются в кожу через тонкое платье, но жаловаться нельзя. Мама недовольно кривит губы, предчувствуя очередной поток слез.
— Только попробуй завыть, Элоиза Фиуме. Ты и сама знаешь, у нас не было выбора, — ее голос совершенно бесцветный, а слова звучат, как лязг металла, как шелест сухой бумаги. Мама держалась из последних сил, и, казалось, до сих пор оставалась жила только благодаря заполнявшей ее ярости.
— Но я…
— Фрэн, — папа положил руку на ее плечо и строго взглянул на маму. — Осталось немного, держи себя в руках. Мы скоро будем в Галстерре. Элли, постарайся вести себя тихо.
— Если бы не ты со своими выступлениями, Ханнес, — проскрежетала Фрэн, но папа взглянул на нее так, что слова застряли в ее горле. В такие моменты Элль всегда становилось страшно. За нее, за себя. Она хотела было встать между ними, но папа перехватил ее на середине пути и, как маленькую, взял на руки. Элль до сих пор помнила, какие у него были острые выпирающие кости. Наверное, у нее были почти такие же, потому что еды в подвале, где они прятались, почти не было. Хозяева перестали появляться три дня назад. А накануне им принесли чемодан с запиской: место, адрес, три билета на паром.
Когда мама узнала, что места, обозначенные в билетах, находятся не в каюте, а в трюме, она снова разразилась ругательствами. Просто ящики с подушками! Они, профессора Академии, поедут, как корабельные крысы! Элль свернулась на своем ящике, укрыла голову рукой и смотрела, как пляшут тени на решетчатых перегородках, разделяющих багажный отсек. Мама с папой опять ругались. Ханнес сохранял спокойствие, как гранитная сказала, не повышал тона, в то время, как Фрэн бушевала океаном, пока не выдохлась, пока ее не сложило пополам от очередного приступа головокружения.
А Элль лежала и представляла, что она очень далеко от всего этого. От ругающихся взрослых, от страха, который окутывал улицы города липкой паутиной. Но эта фантазия не приносила спокойствия, а лишь погружала девочку в пучину ужаса и отчаяния. Знакомая жизнь, пусть и состоявшая из постоянных переездов посреди ночи и маминых криков, оставалась позади. А впереди была неопределенность.
Воспоминания утихли, когда вместо шуршащих соцветий остался только серый порошок. Элль осторожно пересыпала его в котелок размером с кофейную чашку и поставила на горелку — кристалл с зачарованным пламенем. Теперь такие были везде, чтобы не нанимать заклинателей и снизить риск пожаров.
Элль перешла к следующей части формулы. Осторожно срезала колючки репейника и выдавила из соцветия сок в глубокую миску, туда же щедро плеснула сока алоэ из канистры, которую держала под столом. По кабинету разлился густой терпкий запах, умиротворяющий и наполняющий верой в лучшее. Так пахнет воздух в первые дни весны, когда еще не сошла слякоть, но солнце уже посылает теплые поцелуи с обещанием большего. И снова нахлынули воспоминания.
Они заняли небольшой полуразваливающийся дом в пригороде Галстерры и сразу принялись за ремонт. Мама старательно чертила знаки и сигилы, скрепляя чарами листы фанеры и черепицу, чтобы нехитрая конструкция не развалилась окончательно под порывами ветра, и злобно зыркала на Ханнеса, когда тот водил руками, и точно из воздуха доставал тонкие каменные плиты, новые доски.
— Можешь не делать этого хотя бы здесь? Не при ней? — взвивалась она, когда наперсток терпения переполнялся. Элль никак не могла понять, в какие моменты это происходило и почему вообще продолжалось. Они были далеко от Темера. За ними никто не мог прийти в ночи. Элль наконец позволяли гулять днем и выходить на улицу без взрослых. В основном, потому что в округе больше никто и не жил. Была пара семей таких же беженцев, но детей у них не было.