Разве что чьей-то… помощницей, прислугой, собственностью.
Девушка мотнула головой — несколько прядей выбились из пучка и упали на лицо. Элль кое-как убрала их за уши и поспешила пересечь галерею широкими шагами, пока не оказалась у противоположной стены, сделанной из прочного стекла.
Палаццо Летиции с улицы выглядело как доходный дом, в котором — можно было подумать — госпожа Верс снимала комнату. Но стоило оказаться внутри, и становилось ясно, что это просто изящный обман. Выстроено здание было квадратом, внутри которого расположился внутренний сад с фруктовыми деревьями, кустами роз и даже небольшим прудом, в котором плавали жемчужно-белые карпы. Если протянуть руку, то рыбы забавно показывались из воды и принимались чмокать губами и пускать пузыри, выпрашивая угощение.
Возле пруда установили два шезлонга и столик, на котором сверкало боками ведерко со льдом. Летиция и Амаль сидели по разные стороны от столика. Летиция — лицом к стеклянной стене, Амаль же повернулась к пруду. Видимо, чтобы никто даже из прислуги не вздумал посмотреть, сколько и чего съела или выпила советница Верховной Коллегии. Амаль была, как всегда, одета в строгое черное платье, ряды мелких пуговиц тянулись от высокого воротника до подола, от манжет к локтям. Черные волосы с нитями седины она стянула в тугую косу, от которой лицо с прямыми чертами разгладилось, стало еще строже. Если не знать, то можно было подумать, что это она — настоятельница храма, а не Летиция, утопавшая в жемчужном шелке домашней мантии, отороченной пушистыми перьями. Строгая во всех отношениях и беспощадная, как сам закон — в этом была Амаль Мартинес.
— А, Элли, дорогая. Наконец-то ты приехала, — замахала рукой Летиция. Только после этого ее собеседница обернулась и села в кресле так, чтобы Элоиза могла рассмотреть ее безукоризненный профиль.
— Добрый… — она запрокинула голову, чтобы убедиться, что не ошибается. Все еще был день. В укрытом со всех сторон стенами саду царил уже совершенно летний зной, не прогоняемый своенравным ветром. Неудивительно, что Летиция носила домашнюю мантию нараспашку, демонстрируя струящееся платье.
— Это госпожа Мартинес, — Летиция махнула в сторону Амаль и, завладев вниманием собеседницы, указала на Элоизу. — А это Элоиза Фиуме, моя помощница. Она делает все, чтобы разобраться с нашим деликатным делом.
Амаль прищурила глубоко посаженные глаза и улыбнулась уголком тонких губ.
— Элоиза, верно? — голос у нее был грудной, чуть хрипловатый. — Забавно, Летти. Сперва эта девушка чуть не стала женой твоего сына, а теперь стала практически твоей правой рукой. Наверное, и к лучшему, что Доминик нас покинул. Кто знает, может, институт брака забрал бы у нас еще одну талантливую магессу.
Она лениво протянула руку с опустевшим бокалом и отвернулась в другую сторону. Летиция стрельнула взглядом, приказывая Элоизе взять на себя роль виночерпия. Девушка вздохнула, подтянула повыше рукава мантии и выловила бутылку игристого вина. Невольно скривилась, когда почувствовала, как с пузатого стеклянного бока на одежду упали тяжелые холодные капли. Перехватила скользкую бутылку поудобнее и принялась наполнять бокал. Зашипели лопающиеся пузырьки, мелкие брызги засверкали золотом, а нос защекотал кисловатый почти конфетный запах. Элль задержала дыхание, чтобы случайно не чихнуть.
Летиция протянула свой бокал следом за Амаль и смерила Элль пристальным взглядом, как бы говоря: «Не рассказывай лишнего». Элль уже слишком хорошо знала этот взгляд, также как знала, что ей не требуется кивать или делать какие-то движения, чтобы госпожа Верс убедилась, что Элль правильно поняла ее сигнал. Девушка опустила взор, изо всех сил делая вид, что увлечена пляской пузырьков в бокале. Значит, Амаль не в курсе, что за отравлениями стоит Доминик? С чего бы Летиции утаивать от подруги и соратницы такую информацию?
— Кстати, как дела у Доминика? Он не писал, как обжился на Архипелаге? — поинтересовалась госпожа Мартинес.
— Иногда присылает письма. Каждый раз спрашивает, как у тебя дела, — отмахнулась Летиция. — Сама знаешь, как они теперь пишут. Через слово говорят, что нет ни на что времени. Столько бумаги и чернил изводят на это нытье, что можно было бы мемуары написать.
— Никогда не пойму, где мы ошиблись, — Амаль задумчиво покачала бокал на кончиках пальцев, глядя, как неторопливо оседает пена. — У нашего поколения не было ничего — ни безопасности, ни времени, ни возможностей. Но мы сделали все, чтобы у наших детей было это все. А им мало.