– Все не так уж плохо, Тео. Я не надевала эти вещи, я их продам. Они в моем стенном шкафу.
– Что, устроить распродажу на дому? Поместить объявление в газете?
Глаза Айрис наполнились слезами. Снова слезы – главная защита и главное оружие. Он пришел в настоящую ярость.
– Единственное, чего я хочу, так это чтобы ты мне объяснила, Айрис, – заорал он. – Где это тысячедолларовое платье? Я хочу взглянуть на него!
Он распахнул дверцу стенного шкафа и принялся лихорадочно перебирать висевшую там одежду.
– Ты не сможешь. Все остальное на месте, но это платье я отдала Пирл.
Он взглянул на нее с изумлением.
– Ты… что? Ты отдала его Пирл?
По щекам у нее катились слезы, но голос, когда она ответила, звучал совершенно спокойно:
– Я не могу тебе этого объяснить. Но, поверь, я ужасно сожалею…
Тео вдруг почувствовал, что не может произнести ни слова. Он молча стоял и смотрел на жену, на ее слезы, на крепко сбитое тело, которое так сильно похудело за последние дни. Хотя это и казалось невероятным, но, вполне возможно, что ее уговорили приобрести все эти вещи, что она просто не смогла сказать «нет», как она никогда не могла сказать это своему сыну Стиву. На него вдруг навалилась безмерная усталость.
Тоненьким голоском она спросила:
– Что мы будем теперь делать, Тео?
– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать?
– Я имею в виду твою работу, твою жизнь. Я беспрестанно спрашиваю себя: что теперь будет?
– Чего ты хочешь? Чтобы я торговал обувью? Стал официантом? Хотя, нет, официанту нужны обе его руки, чтобы не уронить поднос на головы клиентам.
– Я вижу, нам не о чем больше говорить.
В душе Тео кипел гнев, бессмысленный гнев на несправедливую, безжалостную судьбу, обрушившую на них такой жестокий удар, но внезапно он почувствовал, что слишком измучен, чтобы дать сейчас волю этому гневу.
– Пожалуй, я съезжу в клинику, – сказал он и добавил: – Я не встречаюсь там с женщиной.
– Я этого не говорила. У меня и в мыслях этого не было.
– Вероятно, для нас обоих было бы лучше, если бы я и ночевал там. В случае необходимости ты всегда можешь мне туда позвонить. Телефоны пока не отключены.
• Он понимал, что говорить так было с его стороны откровенной жестокостью. Но тут же внутренний голос шепнул ему: «Жестокость! Да ты посмотри на себя! Настоящая жертва здесь ты. Себя пожалей!»
– Да, так, я думаю, будет лучше для нас обоих, – повторил он.
– Понимаю. Ты просто не желаешь находиться в доме вместе со мной. – Она гордо выпрямилась. – Ну что же, хорошо. Я тоже этого не хочу. Ты, видно, добиваешься, чтобы всю оставшуюся жизнь я платила за твою руку кровью сердца. Так вот, я не могу этого сделать. От меня тогда вообще ничего не останется. От меня и сейчас мало что осталось.
– Иди ты к черту, – произнес он устало. – Я по горло сыт этой драмой.
– Я и так давно уже в аду, – проговорила она еле слышно.
Мгновение Тео стоял на пороге, молча глядя на жену. Она снова поникла в своем кресле у окна, сложив, как прежде, руки на коленях. Внезапно он почувствовал острую боль, которая, словно ножом, пронзила его руку до самого локтя. Такая мука, и все только потому, что она поймала его той ночью! К черту ее, к черту все! Все!
В ярости от сознания своего полного бессилия изменить что-либо в этой безнадежной ситуации, он резко повернулся и вышел из комнаты. Несколько минут спустя, с чемоданом в руке, он покинул дом.
Уже несколько дней никто не тревожил Тео в его кабинете, и он мог бы спокойно отдыхать здесь и предаваться своим мыслям. И, однако, ни читать, ни даже просто размышлять о чем-либо он был не в состоянии. Стоило ему только подумать о детях, о том, как он сможет их теперь обеспечить, и его тут же начинал душить бессильный гнев. Что же до его совместной жизни с Айрис, то она, как он понимал, была, скорее всего, кончена, хотя всего лишь несколько дней назад ему такое и в голову не могло прийти.
Шли часы. За окном стояла удушающая жара, но в кабинете было сумрачно и прохладно. В надежде послушать музыку, он включил стоявший на столе приемник и откинул голову на спинку кресла.
– Ничем хорошим это не кончится, – с горечью произнес он вслух и, закрыв глаза, целиком отдался льющимся из приемника звукам.
10
В городе стояла невыносимая, удушающая жара, но в ресторане воздух, благодаря кондиционерам, был даже холодным, и Лия поплотнее запахнула на груди цветастый жакет. На протяжении всего ланча Пола не покидало чувство, что мысли ее где-то витают. Дважды ему даже пришлось повторить то, что он говорил. Это было так на нее не похоже. Однако он сделал вид, что ничего не замечает, продолжая зачитывать ей письмо от Ильзы.
– Оно пришло только этим утром, и я был уверен, что тебе захочется узнать, о чем она пишет. Вот, послушай: «Мы видели здесь по телевизору выступления ваших студентов в Чикаго. Господи, что за год! Мы всё это смотрели, и майские выступления в Сорбонне, и студенческие волнения в Италии. Как это ни поразительно, но, если вдуматься, эти ребята, по существу, вынудили уйти со своего поста и Джонсона, и де Голля. Здесь, в Израиле, мы всего этого, к счастью, избежали. Наши студенты понимают, что правительство борется за свою жизнь, за их жизни, и они не собираются его сваливать».
Пробежав глазами следующий абзац, Пол решил его не зачитывать.
«Дорогой Пол, – говорилось в пропущенном абзаце, – я все еще влюблена в это место и все еще влюблена в тебя. Не могу поверить, что прошло уже целых четыре года… Совершенно бескорыстно я желала бы видеть тебя здесь, так как нам очень нужны такие люди, как ты… Хотя иногда, признаюсь, мне ужасно не хватает тебя, твоей силы. Вокруг снова так много зла. Полагаю, мы видим лишь начало…»
– Она пишет, что мы видим начало тяжелых времен. О, вот это интересно: «У меня тут есть знакомые, которые по долгу службы знают многое из того, что никогда не попадает в газеты. Люди не желают этому верить, но международный терроризм действительно существует; он охватил уже весь мир, от Японии до Кубы. Деньги поступают из Европы, от нескольких богатых людей, но их практически невозможно обнаружить. И за бунтом студентов в Париже, и за отправкой огромной партии оружия в Бейрут, которую израильтянам удалось перехватить, стоят, как оказывается, одни и те же лица. Это они посылают из всех уголков Европы тысячи студентов на Кубу обучаться там вместе с палестинцами методам ведения партизанской войны. И самое ужасное заключается в том, что большинство этих ребят обычные идеалисты, подобные тем, кто выступает у вас против войны во Вьетнаме. Они не понимают, что их просто используют, манипулируя ими сверху. Лучше бы они ехали сюда, в Израиль, или в любое другое место, и работали, принося тем самым хоть какую-нибудь пользу. Прости, что не удержалась и дала волю своему гневу. Но сейчас, когда я пишу эти строки, у меня такое чувство, будто я снова в своей квартирке после рабочего дня и рассказываю тебе все, что на душе, а ты терпеливо меня слушаешь…»
Он не дочитал: «… со своей всегдашней удивительно мудрой улыбкой – о, когда, когда же ты приедешь ко мне?!»
– Все это так похоже на Ильзу, ты не находишь? – произнес он вслух.
– Ты не собираешься к ней поехать? Думаю, тебе давно пора это сделать.
– Я жду, когда она сама ко мне приедет.
– Она не приедет. Уж если Ильза что-нибудь решила, никому не удастся ее переубедить.
– Не могу я снова проходить через все это, – сказал Пол, произнеся слово «это» таким образом, что его можно было понять двояко: и что он не хотел переживать еще одно расставание с Ильзой, и что он не собирался говорить об этом сейчас.
Пол сложил письмо, заплатил по счету и убрал карточку «Америкэн Экспресс» снова в бумажник.
– Ну ладно. – Он поднялся. – Я, пожалуй, пойду. Слава Богу, что сейчас в машинах есть кондиционеры. Я еду в Гринвич, к своей старой клиентке. Ей уже за девяносто, и хотя ум у нее еще совершенно ясный, я не мог просить ее приехать в город в такую жару.