Аня силилась развязать узел каната. Полина подбежала к ней, чтобы помочь.
Пронзительный свист бомбы заставил ее броситься на палубу. Это был звук, ни на что не похожий, остро впивающийся в сознание, в сердце. Сейчас… сейчас…
Но взрыва не последовало. Бомба ушла в воду.
Полина вскочила. Самолет снова приближался и теперь летел совсем низко. Все кончено. На этот раз он, конечно, не промажет. Зачем он нападает на пароход? Ведь видно, что пассажирский. Женщины, дети… Хотя им все равно, ведь это немцы.
С оглушительным ревом пронеслась над головой черная махина, на мгновение совсем заслонив небо. На корме полыхнуло белое пламя. Вокруг зашипела, заклубилась вода.
— Зажигательные! Скорее к шлангам! — услышала она крик капитана.
Корма была в огне. Полина побежала туда. В дыму она столкнулась с Дарьей Дмитриевной.
— Передайте в машину, больше воды! — кричала Оля Шевченко.
Орудуя топором, Полина разбивала верхнюю палубу. Мелькали лица Маруси, Ани, Дарьи Дмитриевны, боцмана, других женщин и матросов. Невыносимо слезились глаза, пламя обжигало руки, лицо. Вдруг она услышала продолжительный, прерывчатый треск, звон стекла, стон. Самолет пролетел над правым бортом.
— Из пулемета бьет, ложись! — закричал помощник капитана.
Потом все стихло.
— Аня, что с тобой? — Полина наклонилась над лежащей девушкой, приподняла голову. Она ощутила на своей руке кровь, теплую и липкую. — Аня, ты ранена?
На большую реку спускались тихие голубоватые сумерки. Река струилась, безмолвная и величественная. Словно мать ребенка, она бережно и неторопливо несла пассажирский пароход, закопченный, обезображенный, еще дымящийся после пожара.
Не дочитав до конца, Полина оперлась на косяк окна и заплакала. Письмо упало на подоконник, и капли дождя смочили бумагу. Танюша прижалась к ней и, глядя испуганными глазенками на мать, тоже была готова расплакаться.
— Мама, что с папой?
— Все хорошо, Танюша. Папа жив, он только немного ранен. Вот видишь, он даже сам пишет. И велел тебя крепко поцеловать.
Полина почувствовала, что ей холодно, и закрыла окно. Потом она еще раз поцеловала дочь.
— Ты уедешь сегодня, мама? — спросила Танюша.
— Нет, я приду вечером, моя девочка, и буду с тобой.
Она вышла на улицу. Холодный ветер заставил поднять воротник дождевика. «Еще будут очень трудные дни, — подумала Полина. — Но она выдержит все испытания, как выдерживала до сих пор. А потом…» Она улыбнулась и ускорила шаги. Нужно еще было заглянуть в госпиталь к Ане, а потом спешить на «Чкалова», где проходили ремонтные работы.
Север. 1943.
Хижина дяди Андрея
Милый, чудесный человек дядя Андрей, старый охотник и рыболов, гроза лесных хищников, наш постоянный «консультант по делам охоты»!
Вечерами, когда за черным Кунд-озером солнце нанизывалось на острия длинноствольных елок, он выходил из своей избушки покоптить белый свет стойким дымом ярославской махорки. И в это время, проплыв восемнадцать километров на пароходе-колеснике и пройдя десять по узким лесным тропкам, мы являлись к нему.
По сравнению с дядей Андреем мы были горе-охотниками. Теперь я могу признаться: добрые три четверти нашей добычи — зайцы и белки, глухари, косачи и тетерки, которых мы привозили домой в рюкзаках, — были пойманы и убиты дядей Андреем.
Вечером мы слушали рассказы старого охотника, а утром вместе с ним бродили по лесу, осматривали силки, стреляли.
Иногда мы не заставали охотника дома. Но хижина дяди Андрея все так же гостеприимно встречала нас. По старым карельским обычаям, избушка не имела замков и засовов. Черемуховый кол подпирал дверь. Однако мы знали, что можем спокойно располагаться в избушке на отдых. Смолистая растопка и береста были заботливо приготовлены дядей Андреем для костра. Всегда можно было найти в хижине кусок вяленого мяса, сушеную рыбу, мешочек с крупой.
Последний раз мы были у дяди Андрея в самую короткую ночь в году. Впрочем, ночи не было совсем. Не успели потемнеть за озером на закате сосны, как восток снова загорелся зарей.
Охота в это время года запрещена. С вечера мы забросили в озеро жерлицы и до восхода проговорили с дядей Андреем об охоте, о повадках зверя, о былых временах кремневок и бердан и о всякой всячине.
Когда роса накрыла озеро и стало прохладно, мы перебрались в избушку. У потухающего костра остался Боско — густошерстая спокойная и умная лайка. Уткнув морду между лапами, Боско чутко спал, часто поводя острыми стоячими ушами.