— Вот и докажите, что Кучинский его недостоин. На то есть комсомольская организация. Поговорите с товарищами.
Вадим собрал карандаши и поставил вазочку на стол.
— Что же я могу сделать? Особых преступлений за ним не числится.
— А вам хочется их найти? — Курбатов ткнул недокуренную папиросу в пепельницу. — Стараетесь, но неумно. Человек был за сотни километров отсюда, а вы подозреваете его, что в это время он раскалывал плиты. Мингалева брала тетрадь, а виноват тот же Кучинский. Все это дурно пахнет, молодой человек.
— Что вы хотите сказать?
Курбатов развернул газету, как бы давая этим понять, что Багрецова он не задерживает.
— Примите мой дружеский совет: позабудьте, что ваши личные враги обязательно должны быть врагами общества. Я тоже постараюсь забыть о вашей ошибке.
— А если я не ошибаюсь?
— Дорогой мой, вы плохо знаете жизнь. — Курбатов поднял неулыбчивые глаза. — Трудно поверить, что всего лишь за несколько дней Мингалева воспылала такой огромной любовью к Кучинскому, что ради него могла пойти чуть ли не на преступление. Надо лучше думать о людях.
— Дело не в Кучинском, — вырвалось у Вадима. — Ведь она не его любит.
— А кого же?
Ответь на этот вопрос Багрецов, и все бы обернулось иначе. Павел Иванович осмыслил бы его подозрения в новом свете, кое-что показалось бы ему справедливым, заслуживающим внимания. Но Вадим не ответил и тем самым разрушил и без того шаткие, ничем не укрепленные позиции. Уж если он решился итти к Курбатову с серьезным подозрением против своего недруга, то надо было отбросить лишнюю деликатность и говорить все. Порой ничтожная ложь, как иногда называют ее «ложь во спасение», оборачивается против тебя и становится непреодолимым препятствием на пути к доверию, которое ты хотел бы завоевать.
Так получилось и сейчас. Если Курбатов вначале не сомневался в искренности подозрений Багрецова, — парень вспыльчивый, дал волю чувствам, все ему кажется непонятным в поведении Кучинского, — то теперь Курбатов уже ничему не верил. Злая клевета, мстительность. Ну и характерец созрел у юного товарища! Что же будет с возрастом?
Одна ошибка влечет за собой другую. Знал бы Вадим, что сейчас думает о нем Курбатов, постарался бы избежать случайных поступков, выдающих его с головой.
— Мне понятна ваша деликатность, — с холодной вежливостью сказал Курбатов. — Вам доверили личную тайну, ну и держите ее при себе. Если нужно, я узнаю другим путем.
Вадим вскочил, будто его подбросили пружины.
— Только у Нюры не спрашивайте! — Он умоляюще прижал руки к груди. — Очень вас прошу. Я не знаю, что с ней будет! В пески убежит!
— С вами, что ли? — грубо спросил Курбатов. Эта комедия начала ему надоедать. — И здесь Кучинский мешает?
Вадим лишь жалко улыбнулся. Пусть думает что хочет, только бы не выдать Нюрину любовь, к ней надо относиться бережно — она первая. Лида тоже не будет в претензии: что мог, то скрыл, а насчет Кучинского предупредил.
— Не торопитесь, — оказал Курбатов, когда Вадим, пожелав ему покойной ночи, пошел к двери. — Я вас задержу на минутку.
Открыв дверцу шкафа, инженер вынул оттуда соломенную шляпу («вот она где!» — мелькнуло в сознании Багрецова), развязал марлю и, указывая на блестящий круг пластмассы, спросил:
— Ваша идея?
Опять, как и в прошлый раз, когда Курбатов застал его за выпиливанием этого круга, Вадим покраснел и лишь кивком головы сознался, что не только идея, но и шляпа его.
— Зачем вы перебросили ее через изгородь, кому?
— Я не перебрасывал.
Курбатов еле сдерживался, чтобы не вспылить. Да ведь в караульном помещении все звонки звонили, когда переброшенная через живую изгородь шляпа пересекла невидимый луч фотоблокировки. Тут же, возле стены, ее и нашли. Сначала удивились — кому это пришло в голову так развлекаться? Но потом, когда сняли марлю, дело обернулось иначе. Остроумный способ маскировки! Загадка осложнялась еще и тем, что вскоре выбежал техник Багрецов, искал то ли шляпу, то ли еще кого. Проследили. Однако до самого вечера к стене никто не подходил.
— Как эта штука оказалась за оградой? — спрашивал теперь Курбатов.
— Улетела и… все.
— Без ветра?
Ну что мог ответить Багрецов? Ему отвратителен был этот допрос, а еще противнее показать себя мальчишкой, увлеченным всякой чепухой вроде холодильных шляп, когда решается судьба зеркальных полей, когда песок под ногами горит. Разве можно признаться в этом? Оскорбительно для всех курбатовских дел.