Двор был небольшим и густо заставленным всякими постройками. В свете звёзд предстал крытый соломой сарай и курятник с загоном, засранным до такой степени, что грязь вперемешку в дерьмом и соломой валила сквозь щели в заборе будто миниатюрный оползень, поглощающий сорняки. Рядом пристроился покосившийся сортир и две хромоногие лавочки, одна страшнее другой. С обратной же стороны возвышалась учуянная ранее куча и невероятно криво сколоченный свинарник. В дальнем углу грустно склонился журавль колодца. Стены, окружавшие двор с четырёх сторон, возносились саженей на пять, очерчивая сверху ровный квадрат звёздного неба, месяц с которого уже укатился.
Старик посмотрел в единственное закрытое ставнями окно, поковырял ногтем ткань на макушке и стал пробираться сквозь двор, надеясь не завязнуть в этой гуще навечно.
***
- Благослови вас господь. - Старый монах со спутанной седой бородой и невероятно усталыми глазами склонил голову, придерживая артритными пальцами ветхую скуфью.
Старик согнулся в ответном поклоне, а затем, осторожно тронув его за локоть, указал на спутников. Двое замотанных в тряпки калек, не шелохнулись. Монах покачал головой и протянул каждому руку. Колдун равнодушно кивнул. Удостоверившись, что поблизости никого нет Кручина пожал сухую ладонь. Долговязый руку не принял, на что монах вновь покачал головой и отвернулся. Они со стариком перекинулись парой фраз и отступили в глубокую тень, под монастырской стеной. Колдун всучил ему перемотанный пенькой узелок и положил сверху несколько золотых монет, на что тот поклонился и, сунув монеты под рясу, потянул за ржавую ручку. Скрипнули петли; тяжёлая дверь отворилась и Кручина, ещё не успевший привыкнуть к свежему воздуху, повесил голову.
Внутри было холодно. Гораздо холодней, чем снаружи, где осень срывала с деревьев листву и поливала дождём стылую землю. Монах повёл из сквозь разрисованные сценами давних чудес коридоры и комнаты, заставленные рядами грубых кушеток или покрытых облезлыми шкурами соломенных лежанок, на которых корчились, храпели, стонали вконец изуродованные, измотанные болезнью, жертвы проказы.
Возле некоторых монах останавливался и развязывал узел. Он доставал оттуда плотные, похожие на глину шарики, и вкладывал больным между корками губ, причитая молитву. И каждый раз державшийся подальше старик, отворачивался и тяжко сопел, а наблюдающий это Кручина, невольно тянулся к оружию.
На то, чтоб пройти лазарет ушло около получаса. Колдун переминался с ноги на ногу, трясся от нетерпения, но не подгонял. Очевидно он знал, что именно так всё и будет, но вынужден был на это пойти, ведь другого пути не было. Кручина наблюдал за ним, за монахом, даже за Долговязым, отстранённо рассматривающим щели между плохо подогнанными друг к другу плитами пола. Мало по малу стоны стали стихать и там, где они проходили возня прекращалась, перерастая в редкие конвульсивные подёргивания тех, кому не досталось.
Это странное пособничество должно было породить в душе Кручины надежду, но нет. Оно лишь усугубило ситуацию и неприязнь к колдуну, перевалившая свой зенит, теперь отворила в его душе самую бездну, из недр которой поднималось нестерпимое желание заколотить его в бочку и сжечь на углях. Медленно, но с умом, чтобы тот не успел задохнуться. А всё потому, что подобная сволочь не должна пачкать землю следами своего существования. И здесь, в монастыре, колдун был уместен, как выгребная яма на площади перед палатами. Но одного он не понимал: почему только тварь, променявшая душу, способна помочь этим беднягам? Слишком много вопросов; ответов же нет.
Когда монах вывернул узел наизнанку и выгреб оттуда последние крохи, они оказались в зале у самого выхода. Больных здесь было больше всего и глины на всех не хватило, но в ответ на вопрошающий взгляд, старик лишь развёл руками. Осознав, что чудес на их век не достанет, одни заревели, другие заныли, а третьи продолжили молча страдать, глядя в тёмную даль потолка, на обвалившейся краске которого ещё просматривались очертания людского царя, что с тысячу лет вознёсся туда, где нет места страданию, страху, и нет места таким, как они.
Монах отпер дверь, выпроводил пришельцев наружу, и глаза его застлала пелена отчаяния. В этом забытом месте, что отказались заново освятить даже в такие трудные времена, не было никого, кто помог бы ему пусть даже с выносом тел. Он обратился лицом к собственноручно написанному на стене лику святого Мекаты, сложил руки и принялся усердно молиться, слушая долетавший из самых глубоких подвалов нечеловеческий крик. Он так никогда и не выяснил, что же там происходит и почему тела умерших больных, оставленные в недрах темницах исчезают с завидной регулярностью. Ему было трудно это принять, но взрытые могилы раз за разом убеждали его, что теперь в этом месте он, как и все его подопечные, всего лишь гости. Причем гости непрошенные. И как бы не желал он противиться злой воле, пришлось уступить. В конце концов мёртвым уже ничего не грозит, а о живых ещё нужно заботиться. И даже помощь проклятого колдуна он с радостью примет снова, и снова, совсем не заботясь о собственных муках, пока ещё может кому-то помочь.