Первым свалился Добрыня. Верёвка едва не сломила ему шею, но дело своё экзекуторы знали. Кручине подумалось, что если б он умер так вот простецки, то толпа бы взбесилась. Но глядя на то, как он дрыгает ступнями, даже детишки смеялись, галдели, будто вороны над падалью. Воевода важно кивнул и подбоченился. Казнь началась.
Вслед за Добрыней шагнул в мир иной и его брат. Кручина ждал, что он просто повиснет и моментально лишится сознания, но в самый последний момент силы к нему возвратились. Видимо пролетевшая перед глазами жизнь, каким-то образом привела его в чувства. Жаль, что петля оказалась прочнее надежды.
Вся эта картина нагнала на Кручину тоску. Ему не было страшно, нет. Он желал поскорее убраться, залезть в подземелье, скрыться в лесу, забраться подальше и никогда больше не возвращаться в это треклятое место. Им овладело брезгливое отвращение. Но стоило только подумать, что картину нечем дополнить, как палач вогнал нож в живот ещё не успевшему задохнуться Добрыне. Шибеница закачалась, на помост повалились кишки. Кручина опустил глаза и уставился на грязные сапоги. Подошва протёрлась, но он больше не был уверен, что ему есть до этого дело.
Когда всё закончилось, их так и оставили в петлях. Убрали лишь мешанину из внутренних органов, что расплескалась у них под ногами. Хотя и "убрали" сказано громко. Подручные просто сгребли всё это в кучу и скинули вниз, на радость собакам. Кто-то потребовал чтобы головы вывесили перед воротами. В ответ воевода пообещал вывесить их целиком. Дабы, пока не иссохнут, напоминали другим, что правосудие в городе скорое и весьма справедливое.
Дальше пришел черёд третьего узника. Учуяв расправу над ближними, тот поутих, но как только внимание переключилось на него самого, вновь начал орать и материться. Прежде, чем снять мешок с его головы, палачу пришлось хорошенько врезать ему по морде. Но это, казалось бы, безотказное средство лишь распалило его. Палач ударил ещё раз, но в ответ получил только новые оскорбления. В конце концов не на шутку разъярённого палача пришлось стаскивать с лестницы силой, иначе бы он забил мужика до смерти.
Присутствующие забеспокоились. Кто-то требовал высечь наглеца перед смертью, кто-то просил содрать с него кожу или повесить за рёбра, но палач порешил всё иначе. Упросив воеводу, он повелел притащить колесо от телеги.
Задача, как оказалось, была не проста. Поблизости просто не нашлось ни одной мастерской, а купец, которого каким-то образом прикатил сюда на собственной двуколке, наотрез отказался её разбирать. Даже за деньги. Пока он стоял на своём, воевода махнул рукой и послал солдат на окраины. Стали ждать. А чтоб не было люду так скучно, на помост приволокли в стельку пьяного скомороха. В конец одурев от происходящего, Кручина схватился за голову.
Скоморохом оказался обряженный в разноцветный кафтан и длиннющий колпак, коротконогий уродец, лицо которого было изуродовано глубоким рытвинами от коренившихся на нём когда-то чирьев, и не сходящей ни на минуту дурной гримасой, напоминающей подобие улыбки лишь отдалённо. Он стал прыгать, скакать, спотыкаясь на каждом шагу, распевать непристойные песенки, издеваться над всеми подряд, без разбору, за что ежеминутно получал пинки и тычки, и в итоге свалился вниз головой. Но его это не остановило. Колесом покатившись вдоль края людской толчеи, скоморох завывал будто волк, крякал, стонал вурдалаком. Дети смеялись, бабы визжали, когда он подкатывал к ним, и на коротких ногах в присядку выделывал такие кренделя, что позавидовал бы любой акробат. Мужики же только пинали его, грозя изловить, да наподдать так, что имя своё позабудет. Но если у скомороха такое когда-то водилось, то позабыл он его без посторонней помощи.
А Кручина всё думал о том мужике, что топтался на лестнице. Кем был этот бедняга для него оставалось полнейшей загадкой. Не узнавалось в его очертаниях ни колдуна, ни того шибко заумного парня, который был в сговоре с братьями, ни уж тем более Долговязого. Спрашивать он не хотел; предпочитал подождать естественного развития событий. К тому же ждать, как он подозревал, оставалось не долго.
Но когда запыхавшиеся солдаты всё-таки прикатили здоровенное колесо, солнце скрылось за бурыми куполами, а скоморох запыхался так, что весь извалялся в грязи, и будто собака, вывалил язык на плечо. Воевода хотел было их отругать, но волненья в толпе отвернули его от стыдливо кланяющихся служивых. Пообещав им хорошую трёпку, Ратко приказал поднимать колесо на помост и продолжать наконец представление.