Радости Мамонов не было границ.
После трапезы они взялись за сборы. Предстояло возвращаться не нищебродами, а истыми боярами.
Воевода же тем временем предложил Евфимии осмотреть Новгород и первым делом отправиться к Святой Софии, где тоже после обедни состоится вече, но не злое, денежное, а богоугодное: станут избирать архиепископа. Такого действа и на Москве не поглядишь, ибо лишь в вольном Новгороде архипастыри определяются не высшими духовными чинами, а всем миром. Конечно, ныне вече не обычное: все денежные люди соберутся на Торговой стороне решать свою беду, ругмя ругаться во все тяжкие. А на Софийской, или Владычной, столпятся малоденежные, кои нехваткой серебра в монете не слишком-то удручены. Это люди задние: голодники, ну, разные там прошакй да нищие, а также ябедники, облыгатели, что промышляют ябедами по судам. Нет спору, подойдут и вящие, однако задних будет большинство. Придётся обережь брать пообильнее да понадёжнее.
Мамоны ожидали Всеволожу к вечерней трапезе, чтоб, досыта наспавшись, с завтрашним рассветом ехать вместе на Москву.
Евфимия в каретное оконце любовалась старейшим русским городом.
Чем ближе Кремль, тем люди гуще. Пришлось оставить воеводе и боярышне карету, а охранышам коней на отведённом платном месте под надзором сторожей. В окруженье крепкой обережи пешими проталпливались в Кремль к Святой Софии. Вот она дебелой государыней тянется до неба золотой короной куполов! Нёс лично, озорно, в её сиянии звучит глухая перебранка между ябедниками и го ледниками:
- Ябедника на том свете за язык вешают!
- Нищая трава! Ломоносы! Бородавники!
- Бог любит праведника, а черт ябедника!
- Кто ходит в нищих, ест без перцу!
- Лучше нищий праведный, чем богач ябедный!
- Нищий нищему завидует!
- Скупой богач беднее нищего!
- Тьфу! Тьфу! Нет на вас погибели!
- И не нищие, да того же ищете!
Наконец-то протолпились ближе к паперти! Здесь и бороды ухоженные, и голоса спокойные.
- Перед службой, - объяснил Юрий Патрикеич, - протопоп Василий Старый положил на престол три жребия. Как я знаю, один - Самсона чернеца от святого Спаса с Хутына, другой Михаила, игумена от святого Михаила со Сковородки, третий Евфимия, тоже игумена от монастыря Богородицкого, что на Лисичей горе. Вот, гляди, протопоп вынес жребий, оглашает…
Протопопа было не слышно, слишком громкий говор шёл по толпе. По говору воевода и определил:
- Самсон Хутынский!.. Гляди, второй жребий вынесен… Михаил, игумен!.. Слушай, оглашают третьего, чей жребий Бог оставил на престоле, стало быть, из трёх избранников народных определил себе единственного… Игумен Богородицкий! Твой соименник, юная моя сподвижница Евфимия Ивановна! Евфимий, новый архиепископ Новгородский! Я его знаю. Верный сторонник, стало быть, теперешний союзник государя нашего Василия Васильича! Вон и посадник прибыл с Торговой стороны. Успокоил денежников, теперь возведёт нового архиепископа в Дом Святой Софии, на сени.
Однако же торжественного возведения пастыря не довелось увидеть Всеволоже. Услышала лишь хоровое пение, внезапно заглушённое народным рёвом из-за стен Кремля.
Перед Евфимией сияло лицо женщины, случайно втолкнутой в кольцо юс обережи. Она кричала:
- Благословил Господь наше избрание! В храме у праздничной иконы прощены двое калек: у сотского нога прикорченная исцелилась, а у купца рука…
И тут толпа шарахнулась назад.
- Боярышню не упустите! - впоследне слышала Евфимия тревожный голос воеводы.
Здоровяки охраныши ещё какой-то миг в натужном напряжении держались вкруг неё. Кольцо их разомкнулось. Её вытолкнули вместе с женщиной, оповестившей о Господнем Прощении калек. Толпа взнесла их, словно камешки в потоке, и устремила к воротам Кремля.
- Раздайтесь! Дайте стать на землю! - во весь голос просила Всеволожа перемешавшихся голодников и ябедников.
Один из них, как прочие, не в силах ничего поделать, успокоил:
- Радуйся, что ты не на земле. Сомнут! Молись, чтоб не прижали к воротным сводам. Раздавят!
Успокоение тотчас же потонуло в женском вопле. Евфимия узнала искажённый лик той самой женщины, с кем выскользнула из кольца охранышей. Несчастную притиснули к беленой каменной стене. Когда она исчезла, утонув в толпе, стена осталась красной.
Очнулась Всеволожа за воротами, нетвёрдо стоя на ногах. Её подхватывал иной поток, не столь стремительный и плотный. Хотя и из него не выбраться. Он нёс к Великому мосту.
- Что происходит? Что творится? - спросила Всеволожа ражего купчину в поярковом высоком колпаке.
- Зыбеж! - воскликнул он. И, задыхаясь, начал пояснять: - Едва посадник покинул вече на Торговой стороне, ливец Федорка Жеребец, подпоенный боярином Секирой, оговорил не мало, восемнадцать человек, коим якобы лил деньги. Их похватали, домы разграбили, имение изъяли из церквей, чего от веку не бывало. Вот, волокут топить! Иди-ка, молодица, под мой заслон. За башню затупимся, отсюда хорошо увидишь казнь.
- Я не хочу глядеть на казнь. Мне надобно на площадь, где повозки с лошадьми, - молила Всеволожа.
- Гляди! - тянул купчина крюковатый перст. - Покуда не окончат, отсюдова не выберешься.
Она глядела, как со страшной вышины моста низринули в свинцовый Волхов человека с камнем на ногах.
Вдруг закричали рядом:
- Вот он! Вот он! Евстафий Сыта с Нутной улицы! Его ещё не поймали!
Купчину окружили, вознесли и плавно двинулись к мосту, как с гробом на похоронах от дома к лошадям, впряжённым в погребальный одр. Несомый вскидывал руками и ногами. Стогорлый рёв глушил его мольбы.
- А эта? С ним? - вопил вихрастый мастеровой, дыша хмельными вонями, хватая Всеволожу за руки.
- Прочь, сучий потрох! Она со мной, - обнял и поволок Евфимию от страхолюдья высокий молодец в узком кафтане с золотым, стоящим под затылком, козырем.
- Ты кто? Куда? - сопротивлялась Всеволожа.
- Я узнал тебя, Евфимия Ивановна, - объявил, как Небом посланный, спаситель. - Многожды видел у Пречистой подле Софьи Витовтовны на рундуке. Нимало не страшись, боярышня. Я - князь Роман Переяславский.
- Сведи меня на площадь, князь Роман, - просила Всеволожа. - Там ждут кареть и воевода Наримантов.
- На площадь не пробиться, - спустился с нею князь по узкой лестнице на подберег, заваленный мешками, ящиками, бочками. - Здесь склады, тишина. Здесь я оставил доброго коня.
Он кинул оршугу сторожу, вскочил в седло, протянул руки Всеволоже:
- Пожалуй, не смущайся. Отвезу, куда велишь.
- Вези на двор к степенному посаднику, - доверилась ему Евфимия.
Они скакали пустыми улицами и заулками, не наводнёнными народом. Должно быть, князь Роман - бывалец в Новгороде, знал его изрядно.
Спешились на вовсе не знакомой Всеволоже улице у почерневших, не посаднических врат.
- Чужое место! - заподозрила боярыня неладное. - Куда привёз? Тебе неведом двор Своеземцева?
- Двор Василия Степаныча мне ведом, - улыбнулся князь. - Однако же взойдём к моему другу ненадолго. Я должен передать подарок. Он ждёт.
Они вошли в угрюмый неказистый старый дом. Не на подклете, без широкого крыльца и без каких-либо прикрас. В сенях было тёмно и пахло то ль закваской, то ли суслом. Князь отыскал дверь ощупью. И в следующий миг Евфимия увидела Васёныша.
- Ба! - вскрикнул он, вскочив из-за стола. - Ну, чудо! Вот так чудо! - И подскочил к Евфимии, во всю ширь раскинул руки: - Обхапимся, родная!
Всё в ней похолодело. Поняла, что снова в западне. Застыла каменно и не противилась объятиям Косого. Лишь тихо молвила:
- Медведь обхапчив!
4
Чулан, всё наполненье коего - пустой бочонок из-под мёда и лавка, чёрная от времени, хотя и наскоро обтёртая, вот этот-то чулан с пустым волоковым окном стал новым обиталищем Евфимии. Ни сил, ни ловкости ей не хватило, чтоб совладать с Васёнышем, втолкнувшим её сюда. Теперь боярышня сидела в полной темноте и вслушивалась в скрипы большого деревянного жилища. В безгласное ночное время дом жаловался и стонал гнилыми половицами, оконницами, матицами и ещё не поймёшь чем.