Приблизительно в семь часов мы проехали через деревню Брискус; к этому времени солнце скрылось за завесой густых свинцовых туч, и воздух сделался невыносимо душным. Бланшетта стала выказывать некоторое раздражение. Она слишком устала, чтобы везти нас, но упорно двигалась вперед или рысью, гораздо более скорой, чем мы могли итти, или шагом настолько медленным, что мы окончательно теряли терпение.
От Брискуса, представляющего собой крошечную деревушку, скучившуюся вокруг выбеленной церкви, дорога спускалась в долину. Мы отыскали себе более или менее удобное место для остановки. Место это было открытое, и поблизости пробегал говорливый ручеек. Здесь нашлись сухие ветки для костра, а развесистый дуб представлял удобное прикрытие для Бланшетты и шарабана.
Мы «разбили лагерь», как говорят в Южной Африке. Я выпряг Бланшетту и привязал ее к дубу. Затем я предложил ей воды, от которой она отказалась, и ведро овса, которое она опрокинула. После того она принялась лакомиться собственной сбруей, но я ее у нее отнял.
— Ей хочется осота, — сказала Билли с мудрым видом. — Все ослы любят осот.
Я нарвал осота, счистил с него те из колючек, которые еще не успели впиться в мои руки, и предложил осот Бланшетте. Повидимому, однако, нравились ей именно колючки. Я обругал ее, и мы с женой принялись устанавливать палатку.
На следующее утро нас рано разбудила толпа крестьян, направлявшихся в церковь. Раздраженный их любопытством и расспросами, я решил пуститься в путь, не дожидаясь их возвращения, и вскоре стал запрягать Бланшетту. Дело у меня не ладилось, и я никак не мог припомнить, к чему прикрепляется та или другая часть сбруи. Мои неумелые попытки, наконец, рассердили Бланшетту: она укусила меня.
Я не стал бить ее, но схватил какие-то ремни, показавшиеся мне задней частью сбруи, и набросил их на конец ее спины. Там была какая-то ясно выделявшаяся петля, и я хорошо помнил, что видел ее вокруг хвоста ослицы. Нежно приподняв эту часть ее тела, я попытался просунуть ее в петлю. Бланшетта меня лягнула. Я слегка отодвинулся и осторожно потер себе ногу. Билли выразила мне свое сочувствие. Пришлось волей-неволей подождать, пока кто-нибудь придет нам на помощь. Наконец, возвращавшаяся из церкви толпа басков поймала вырвавшуюся у меня Бланшетту, один из них помог мне запрячь ее, и мы пустились в дальнейший путь.
Я предложил Бланшетте воды, от которой она отказалась, и ведро овса, которое она опрокинула…
Бланшетта вела себя хорошо, Она останавливалась только в тех случаях, когда дорога шла в гору или с горы, когда мы подъезжали к какому-нибудь мосту, к куску белой скалы или к летящей по ветру бумажке, или же к другому ослу. Все это случалось в среднем через каждые полмили.
Мне кажется, она, поняла, что настал самый интересный период ее жизни. Каждый сантиметр дороги представлял что-нибудь новое для нее. То доносились до нее запахи, которых она никогда раньше не слышала, то раздавались незнакомые ей звуки, то встречались ослы с которыми ей хотелось завязать знакомство.
Встретился нам, между прочим, пасшийся возле дороги старый осел-самец, к которому она почувствовала мгновенную симпатию. Поздравить ее с подобным выбором мы не могли. Очень уж он был грязен и лохмат и к тому же хромал на одну ногу. Он подошел к Бланшетте и потерся носом о ее нос; никакие слова или удары с моей стороны не могли убедить ее двинуться вперед, пока я не заставил ее нового знакомого заковылять вперед по дороге. Мы подгоняли его таким образом с полмили, после чего мне удалось отогнать его назад и обмануть Бланшетту надеждой, что он все еще находится впереди нас.
Вечером мы решили устроиться так, чтобы ночью нас не беспокоили никакие насекомые, которых Билли страшно боялась.
Я наполнил кузов шарабана слоем вереска в фут толщиною и растянул над ним палатку, устроив такой уютный маленький бивуак, какого только могли пожелать усталый путник и ело жена.
Уже совсем стемнело, прежде чем мы окончили все свои приготовления. Затем мы очень осторожно забрались в наше комфортабельное убежище. Хворост был сух и эластичен и представлял собою очень удобный матрац. Правда, было бы приятней, если бы в шарабане было бы немного попросторней, но это был сущий пустяк по сравнению с мягким ложем, дающим покой усталым членам, и с отсутствием всевозможных представителей мира насекомых.