Сипахи не просто эскортировали эмира и его двор. Иногда они внедрялись в толпу башибузуков или вырывались вперёд, чтобы добыть нужные данные, а главное убедиться, что пища и всё необходимое армии будут обеспечены.
За сипахами, окружая гарем и эмира, двигались грозные янычары, основа всех побед османцев. Десять тысяч молодых мужчин, одетых в яркую красно-синюю форму, шли, подчиняясь строгой дисциплине. Нарушившего приказ подвергали наказанию: били палками по ступням. Но самым страшным позором для янычар было увольнение, из войска и высылка домой. У каждого янычара были копьё, сабля, лук и стрелы. Джон Хоквуд не мог не признать превосходных физических качеств этих людей: их тела были словно литые. Эмир Мехмед объяснил Хоквудам, что если эту в высшей степени обособленную общину, сколоченную вокруг своего драгоценного котелка, использовать должным образом, то ей по плечу преодолеть любую силу.
Самым удивительным было то, что огромное скопление мужчин, женщин и животных, находившихся в движении, оставляло за собой абсолютно чистыми места биваков. После пребывания любой европейской армии в одном месте в течение недели всё пространство, занимаемое ей, превратилось бы в огромную зловонную помойную яму, грозящую неминуемой вспышкой заразных болезней. В турецком лагере каждый выкапывал для себя отхожее место, которое по окончании стоянки засыпалось землёй.
В самом сердце великой армии находился эмир, его везиры, генералы, гарем, даже во время марша скрытый в занавешенных носилках, и его приёмная мать. В этот раз эмира сопровождали и двое его новых рекрутов. Часто Мехмед просил одного из Хоквудов составить ему компанию. С Джоном он говорил о пушках, вооружении и стенах Константинополя, с Энтони — о других вещах.
— Английские короли не совершают таких переходов?
— Время от времени они объезжают свои владения, — объяснял Энтони. — Но таких расстояний в Англии просто нет. Это небольшое королевство.
— Я мало знаю свои владения, — вздохнул Мехмед. — Но я исправлю это положение. Так много надо сделать и так мало времени. Я понимаю, что любое передвижение по таким огромным владениям — трата не только времени, но и сил. Но я следую обычаям моего народа, в мире нет другого народа, настолько приверженного традиции, как турки. У нас есть поговорка, которую, возможно, ты ещё не слышал, Хоук-младший. Запомни её:
— Ты согласен с этим, Хоук-младший?
— Я бы сказал, что это сама правда.
— Пойми, в основе всего лежит закон. Если я хочу изменить закон, я должен совершить что-то великое. — Лицо эмира потемнело, пальцы сжались в кулак. — Я должен взять Константинополь.
Энтони показалось, что перед ним не тот человек, который недавно удушил собственного брата и приказал посадить на кол покорного маленького человека, кто-то совсем иной, рассуждавший логично и амбициозно.
Мехмед удивлял Энтони знанием истории и политики древних греков и римлян, их научных трактатов и, более всего, поэтических произведений.
— Мусульманский мир богат поэтами, — сказал Мехмед. — Ты что-нибудь слышал об Омаре Хайяме?
— Нет, о падишах.
— Тогда всё, чему ты учился, бессмысленно. Омар Хайям был персом. Его нельзя назвать хорошим наставником для молодёжи: он чрезмерно любил вино и тем самым нарушал закон Пророка. Но его стихи наполнены глубоким философским смыслом и состоят из красивых слов. Я покажу тебе его книги, когда мы будем в Брусе.
Советники эмира, видя Энтони рядом с правителем, неодобрительно поглаживали бороды — было понятно, что им не по душе расположение, выказываемое рыжеволосому юноше.
Энтони ничего не знал об эмир-валиде. Путешествие в Брусу длилось несколько недель, и за это время никаких известий от неё не поступало. Энтони не понимал, радоваться ему или печалиться... Возможно, она пресытилась и забыла о нём. Он всё ещё помнил её аромат и очарование, а также её слова, которые не забудет до конца своих дней. Правда, при мысли о том, что его могут посадить на кол, если застигнут в шатре эмир-валиде, у Энтони холодела кровь.
Но его страшило и обещание Мары Бранкович снять с него заживо кожу, если он отвергнет её приглашение.