Энтони моментально упал на колени и подал знак евнухам, прислуживавшим ему, подать одежду. Энтони уже немного знал турецкий и был удивлён, услышав, что Мехмед приказал одному человеку из его свиты сделать рисунок обнажённого тела Энтони.
Художник затрепетал.
— Это невозможно, о падишах. Не написано ли, что ад единый ждёт того, кто воспроизведёт человеческие формы?
— Такого закона нет в «аные», — отпарировал Мехмед.
— Это справедливо, — вмешался великий муфтий, — но такой закон провозгласил Пророк, и он запечатлён в Коране.
— Законы Пророка распространяются на истинно верующих, — указал Мехмед. — А к чужестранцам они не относятся. Хоук-младший — неверный. Он может быть изображён, и я получу рисунок его тела.
Евнух, присутствовавший при этом споре, замер с одеждой Энтони в руках, не в силах двинуться с места.
Художник упал на колени.
— Ты знаешь, я всегда выполняю твою волю, о падишах, но... сейчас я бессилен.. Я ничего не знаю о человеческом теле.
— Разве у тебя нет глаз? Рисуй, что видишь, — усмехнулся Мехмед.
Художник, как утопающий, хватался за соломинку, стараясь избежать того, что он считал смертным грехом.
— Это не так просто, о падишах. Чтобы изобразить тело, я должен знать, как оно живёт и движется, как соединены мускулы и сухожилия, где они начинаются и где заканчиваются. О падишах, поверь мне...
Мехмед вспылил.
— Ты, низкий мошенник! — закричал он, выпростав руку и указывая перстом. — Хочешь пренебречь приказом своего эмира? Берегись, я прикажу спустить с тебя шкуру. Тогда-то мы и увидим, где прикрепляются твои мускулы. Ты это хочешь выяснить? Тогда выяснишь. — Его указательный палец взлетел и остановился на одном из чёрных слуг. — Этого будет достаточно. Ты и ты, — закричал он на своих испуганных охранников, возьмите этого мальчика. Разрежьте его от шеи до промежности. Разложите перед этим негодяем, и пусть он изучает, как соединяются мышцы и сухожилия. — Его палец указал на художника. — После этого тебе уже ничто не помешает сделать рисунок.
Все, казалось, оцепенели. Охранники бросились выполнять приказание эмира. Слуга исступлённо закричал, но был располосован и через мгновение мёртв. Его кровь и внутренности расползлись по полу, его мышцы, вздрогнув в последний раз, были теперь обнажены. Энтони судорожно открыл рот, чтобы закричать, протестуя, но эмир уже вышел из бани... Изучение истекающего кровью трупа продолжалось.
— Останься, — сказал Энтони Халил-паша, — тебя будут рисовать. Иногда нашему господину лучше не перечить.
Иногда, подумал Энтони, «наш господин» не в своём уме...
В этот же вечер Энтони пригласили сыграть в шахматы с эмиром. Они расположились в маленькой комнате позади зала для совещаний; в комнате не было ничего, кроме двух диванов. Энтони потягивал шербет, пока его господин размышлял над ходом.
— Пока я не сказал вслух то, что думаю, я не чувствую настоящей значимости слова, — проговорил эмир. — Знаешь ли ты, что я люблю тебя, Хоук-младший?
— Я счастлив, о падишах, — осторожно ответил Энтони.
— Но ты неверный. Сознание этого делает меня несчастным.
— Человек, изменивший своей религии, не стоит и пяди земли, на которой стоит, — сказал Энтони, чувствуя, что волосы на затылке встают дыбом.
— Ты прав, — сказал Мехмед к удивлению и облегчению Энтони, — и, кроме того, у меня есть для тебя важное поручение. Ты выполнишь его лучше всех, ибо ты чужестранец. Я не буду докучать тебе просьбами изменить своей религии, Хоук-младший. Но меня печалит, что твоё тело останется телом безбородого юноши, не достигшего мужской зрелости. Я считаю, что для тебя самое время взять женщину. Но как я могу предать тебя её презрению? Кроме того, как может войти в рай человек в таком виде? Это невозможно. Я бы хотел, чтобы ты стал одним из нас. Ты не откажешь мне в этом.
Энтони кивнул, понимая, что не может возразить эмиру.
— Я в твоём распоряжении, — сказал он.
Мехмед улыбнулся.
— Я поговорю с твоим отцом. Я сам поручусь за тебя...
Той ночью, впервые за четыре месяца, Энтони был приглашён Кызлар-агой встретиться с ним в полночь в аллее за домом отца. Извилистыми коридорами, наполненными шёпотом голосов, полностью укутанный и с закрытым лицом он оказался перед эмир-валиде.
Мара была в бледно-голубом наряде и казалась более прекрасной чем когда-либо.
— Ты преуспеваешь, Хоук-младший, — сказала она.
— Я живу в постоянном страхе, — признался Энтони.