Энтони бережно положил Лейлу на тахту, потом сел рядом и поднял первое из её, покрывал.
Она быстро встала.
— Я должна зайти к твоей матери и выказать ей своё уважение.
— Я сомневаюсь, что она вернулась.
— Таков обычай, — настаивала Лейла.
У Лейлы был независимый характер, и, без сомнения, её предупредили, что этот чужестранец, который стал её мужем, ничего не знает о турецких обычаях. У Энтони не было ни малейшего желания расстраивать жену в первую ночь; кроме того, он услышал голоса, доносившиеся снизу.
— Тогда иди к ней, — сказал он.
— Ты должен пойти со мной, — сообщила Лейла, приводя в порядок чаршаф.
Энтони послушно последовал за ней по лестнице, где слуги встречали его родителей.
— Ты моя мать, — сказала Лейла и упала на колени перед Мэри.
Мэри ошарашенно смотрела на неё.
— Я думаю, ты должна назвать её своей дочерью, — предположил Энтони.
Мэри колебалась, но потом положила руки на голову девушки.
— Добро пожаловать в наш дом, дитя моё, — сказала она. — Я только хочу, чтобы ты принесла счастье моему сыну.
— Твоё желание для меня приказ, мама, — ответила Дейла.
Энтони помог Лейле подняться с колен.
— Извините нас, — сказал он родителям.
Его желание нарастало с каждой секундой. Лейлу испугало то, что Энтони сам хочет раздеть её, но она согласилась на это и через минуту лежала обнажённой на тахте. У неё не было той мощной зрелой красоты, как у эмир-валиде, но детская угловатость, стройность бёдер и маленькие холмики грудей были неотразимы. Её ноги и руки, изящные и сильные, выбритый лобок влекли Энтони с ещё неведомой страстью. Он чувствовал себя слегка неуверенно, потому что его член только что зажил. Поэтому он любил её скорее как христианин, а не как учила Мара. Это удивило Лейлу, так как, без сомнения, мать приготовила её к чему-то совсем другому.
Но она не протестовала: Энтони был её господином.
Он лежал на спине с закрытыми глазами.
— Я поспешил, — сказал он, — в следующий раз будет лучше.
Он знал, что, должно быть, сделал Лейле больно, но она ни разу не вскрикнула и не вздрогнула. Теперь, к его удивлению, он обнаружил, что Лейла покинула ложе.
Усевшись, Энтони увидел, что Лейла внимательно изучает содержимое его карманов. Найдя несколько серебряных монет, она взяла их себе.
— Что ты делаешь? — удивился Энтони.
Лейла повернулась, посмотрела на Энтони без всякого смущения, сжимая монеты в кулачке.
— Я беру свои деньги.
— Твои деньги?
— Конечно, — сказала она. — Когда женщина спит с мужчиной, она имеет право на все деньги, которые у него в карманах.
— Лейла, — сказал Энтони, — ты моя жена, а не продажная женщина.
— Это также и привилегия жён, — спокойно объяснила она. — Так написано.
— Великолепно, великолепно, — приговаривал эмир Мехмед, осматривая пушки, прикреплённые кожаными ремнями к деревянным лафетам. Пушек было уже двенадцать. — Ты хорошо поработал, Хоук. А ты уверен, что эти пушки смогут пробить стены Константинополя?
— Пушки обязательно проломят стены, — сказал Джон Хоквуд, — если будут стоять близко друг к Другу.
— Насколько близко? — Мехмед поморщился.
— Через милю.
— Не вызовет ли это шквал ружейного огня противника?
— Это так, о падишах. Малые орудия, — он указал на батарею лёгких пушек, — используются в основном для уничтожения живой силы, а не для штурма стен. Они пригодятся нам на случай вылазок византийцев.
— Наша задача осложняется день ото дня, — проворчал Мехмед, поглаживая бороду.
— Поэтому-то я и советовал строить флот и снабдить янычар ружьями. Артиллерия должна быть защищена. Но... у меня есть ещё кое-что...
Мехмед посмотрел на него.
— Я веду переговоры с Венецией о доставке ружей, новый флот успешно строится. Расскажи мне о том, другом, что у тебя есть.
— Если бы вы прошли со мной...
Мехмед взглянул на Энтони, который, как всегда, был рядом с отцом, потом последовал за Хоквудом-старшим по направлению к большому деревянному бараку. Ворота охранялись двумя канонирами Джона, которые встали по струнке при появлении эмира.
Как только Мехмед вошёл в барак — маленький смуглый человек между двумя огромными англичанами, — он замер, глядя на огромное орудие перед собой. Оно было вдвое длиннее любой пушки и вдвое шире её.
— О, Пророк всемогущий! — пробормотал он.
— Я давно мечтал, — сказал Хоквуд, построить такое орудие.