Утром, уже придя в лабораторию, я спросил у Роберта Карловича, что это было.
— Не знаю, — озабоченно сказал Роберт Карлович, — люди работают.
Что касается работающих людей, их образовалось какое-то невероятное количество. К спецслужбе банка, которая и сама по себе представляла довольно многочисленное военизированное подразделение, присоединились ребята из дружественных организаций — отечественных и зарубежных. Оно и понятно — члены-участники молодого Секвенториума всеми силами стремились защитить свои инвестиции. Нашей объединенной армией, как я понял, ведал Петров. Будучи человеком разумным, он отказался от помощи со стороны угандийских и конголезских отрядов. Но даже при этом наша дружина не всегда напоминала православное воинство. Как мне рассказал Петров впоследствии, наша армия была разбита на небольшие отряды — тройки, позже пятерки и даже десятки, в каждую из которых входил представитель коренной московской национальности. Русский отнюдь не всегда был командиром отряда и зачастую просто выполнял функции переводчика и, я бы сказал, дипломата. Основной его задачей было объяснить милиционерам, активно желающим проверить регистрацию у лиц явно не московской национальности, что с ними, милиционерами, произойдет прямо сейчас, если они не исчезнут за линией горизонта. При этом милиционерам демонстрировались удостоверения, после ознакомления с которыми, охотничий инстинкт покидал их и возвращался очень нескоро. Я надеюсь, во всяком случае, что нескоро. Документами абсолютно, кстати, подлинными, снабдил наших ребят Петров.
Что за секвенция меня разбудила ночью так и не выяснилось. Оттого было как-то беспокойно. Роберт Карлович предположил, что ароматическая нота, которую я запомнил еще с превращения нашего золота в свинец, является признаком неизвестной пентаграммы, и мы продолжили нашу работу.
В районе второго дневного ланча появился Петров. Негромко поговорил о чём-то с Робертом Карловичем и прорычал, обращаясь уже ко мне:
— Ну что, Траутман, что решил? Ужом презренным будешь ты или гордым соколом?
Я поднялся с кресла, подошел к Петрову и, глядя ему прямо в глаза, спросил:
— Петров, знаешь, кто ты?
— Кто? — с веселым любопытством повторил Петров.
— Ты коварный манипулятор, играющий на серебряных струнах моей нежной души, вот кто, — твердым голосом произнес я и добавил, — будь добр, подготовь всё, чтобы я успел принести клятву в случае штурма.
— Хороший мальчик, правда? — спросил Петров, обращаясь к Роберту Карловичу.
Тот только самодовольно улыбнулся, будто родил и воспитал мальчика лично он. Тоже тот еще манипулятор.
За ланчем я вдруг вспомнил о евгенических планах Петрова и поинтересовался, как продвигаются дела на этом фронте.
— Всё идет по плану, Траутман, спасибо тебе, — пробасил он в ответ.
Потом я постарался выяснить у Петрова, как ему удалось заманить такое количество людей в Секвенториум, вынудив их расстаться с самым дорогим, что имели.
— Страх, Траутман, элементарный страх, — объяснил Петров. — Трехсотлетняя секвенция безразличия сделает их обыкновенными людьми, а это очень страшно.
— Не слишком убедительно, друг мой, — проговорил я, глядя ему в лицо. — Ты бы уж рассказал своему соратнику всё, как есть.
Петров немного подумал и рассказал. Из его слов получалось, что каких-то универсальных кнутов и пряников для рекрутирования новых членов не существовало. Одним из привлекательных моментов для новых членов стало то, что к уплате вступительных взносов принимались и старые формулы, которыми уже много лет никто не пользовался. Эти формулы пылились в личных собраниях секвенций очень долго, зачастую сотни лет. Многие из формул были зашифрованы или просто непонятны. По существу наши прозелиты зачастую делились тем, чем никогда бы сами не воспользовались.