— Нет, не начнёте, — отрезала Лилия. — Потому что вы нас сильно недооценили. — Она обернулась и крикнула капитану стражи: — Оружие к бою!
Мечи поднялись над головами заложников, и я почувствовал, как внутри всё сжалось в ледяной комок.
— Вы совершаете военное преступление, — предупредил я, стараясь сохранить хотя бы видимость спокойствия.
— Мы совершаем военные преступления каждый день, Алексей, — ответила Лилия с той же деловой интонацией. — Отравление колодцев в деревнях, поддерживающих наших противников. Поджоги складов с зерном. Убийства торговцев, которые отказываются платить «налог на безопасность». Иногда мы уничтожаем несогласных вместе с семьями. Продолжать?
Она перечисляла это как строчки из бухгалтерского отчёта.
— Это… это не война, — выдавил я. — Это гражданские! Женщины и дети!
— Ах, теперь есть разница? — В её голосе появилась насмешка. — А фермер, который кормит вражескую армию, разве не враг? А кузнец, который куёт им мечи?
— Но ведь эти — ваши подданные!
— Я играю по правилам этого мира, Алексей. Тем же правилам, по которым ты сам захватывал земли. — Лилия сделала шаг вперёд. — Или ты думал, что твои руки чисты? Сколько солдат умерло в твоих войнах?
— Нисколько, я не вёл войн.
— Но по твоему наущению их вели другие. Сколько вдов оплакивают мужей, павших, защищая твои интересы?
Она била точно в цель.
— В бою погибают воины, — процедил я. — Это честная смерть. А ты предлагаешь зарезать безоружных!
— Честная? — Лилия коротко и холодно рассмеялась. — Войны честными не бывают. — Она обвела рукой заложников: — А эти люди, Алексей, не умрут, если ты просто развернёшься и уйдёшь. Решение за тобой. Что важнее — твоя гордость или их жизни?
— Это не про гордость! — рявкнул я. — Это про то, что вы творите! Вы превратили торговлю в рэкет, а дипломатию — в террор!
— И что? — Лилия пожала плечами. — Мы эффективны. Мы капиталисты и добиваемся результатов. Разве ты не то же самое делал на своей Земле?
— Нет, не делал. Я занимался бизнесом, а не войнами.
— А ты пытаешься отнять мой бизнес, и я его защищаю. Я принимаю решение, мои люди выполняют. В чём разница? Здесь ты уже убивал. И будешь убивать ещё. Потому что это война, Алексей. И в войне не бывает чистых рук.
— Но можно сохранить хотя бы чистую совесть! — выпалил я.
— Совесть? — Она расхохоталась. — Алексей, пятьдесят тысяч твоих солдат готовы снести город. У тебя есть осадные орудия, готовые превратить эти стены в щебень. И ты мне говоришь про совесть? — Лилия указала на армию за моей спиной: — Каждый выстрел твоих требушетов убьёт десятки гражданских. Каждый штурм превратится в резню. Так что выбирай: двадцать пять жизней сейчас или тысячи жизней при штурме. Что эффективнее, господин бизнесмен?
Мои руки дрожали. Реально дрожали. Что бы сделал Герман? Рагнар?
Герман бы рвался в бой. Для него честь солдата важнее жизней гражданских — суровая, но понятная логика. А Рагнар… Рагнар умеет просчитывать ходы, но он уже не тот человек, что попал сюда с Земли, он — король. У него есть роскошь мыслить масштабами столетий. А я? Кто я теперь?
А что бы я сделал на Земле?
В критических ситуациях я не выбирал деньги любой ценой. Активы всегда можно потерять, а людей — нет. Люди живут дольше денег, люди способны пережить даже государства. Зачем их губить, если станок можно изготовить новый, а деньги — заработать.
Я посмотрел на этих людей — кузнеца, торговку, мать с ребёнком. Они смотрели на меня с надеждой. Думали, что Избранник их спасёт. Что я — тот самый герой из легенд, который всегда найдёт способ победить зло.
Если бы они знали…
Если бы они знали, что я думаю сейчас не о том, как их спасти, а о том, как минимизировать ущерб. О том, что двадцать пять жизней — это меньшие потери, чем штурм города. О том, что Лилия предлагает эффективное решение бизнес-кейса.
«Любая проблема — это бизнес-кейс». Моё собственное кредо.
Так какой у меня план? Атаковать и терять тысячи ради принципа? Или отступить и показать всему миру, что у Алексея Морозова есть слабость, которую можно эксплуатировать?
А ведь слабость действительно есть. И Лилия её нашла.
Я не выношу, когда умирают невинные, особенно дети. Это иррационально, непрактично и делает меня предсказуемым. Но ничего не могу с собой поделать.
В этом мире полно Избранников, которые легко решили бы эту дилемму. Герман бы атаковал — для него честь важнее жизней. Кто-то другой просто развернулся бы и ушёл — прагматично и без лишних угрызений.
А я стою здесь и трясусь, как последний болван.