Коптельцев взглянул на Юрского, тот вышел в коридор, тут же вернулся и утвердительно кивнул.
— Давайте! — распорядился Коптельцев.
Юрский распахнул дверь. В палату вошли Полетайка и Бычков.
— Вам предоставляется очная ставка, — сказал Коптельцев. — Знаете вы этого человека, Тихонов?
— Какого человека? — Тихонов смерил глазами Полетайку. — Огольца этого? Не видел никогда.
— Ну-ну... — усмехнулся Коптельцев и обернулся к Кольке: — Знакомы?
— Не-а! — мотнул головой Колька.
Тихонька откинулся на подушку и лениво сказал:
— Кончайте, начальнички. Мне лекарство принимать пора. Режим нарушаю.
— Рано радуетесь, Тихонов, — жестко заметил Коптельцев и обернулся к Бычкову: — Свободны, Виктор Павлович.
Бычков указал Кольке на дверь, тот оглянулся на Тихоньку, но увидев, что он лежит прикрыв глаза, сгорбился и, заложив руки за спину, вышел из палаты. Бычков пошел за ним, а Коптельцев сел на табурет у койки Тихоньки и негромко сказал:
— В Одессе-то вы наследили, Тихонов. И в Ростове тоже. Торопились, видно... Не вытерли насухо. Посмотрите... Вот ваш палец... И здесь тоже... Тут, правда, смазано, но сличить можно. Сказать что-нибудь желаете?
— Послать я вас желаю. Куда подальше! — скрипнул зубами Тихонька и, рванув ворот рубахи так, что обнажилась татуировка на груди, закричал: — Доктора давайте, падлы! Лягаши! Короста на шее! Ненавижу!.. Прокурора требую!
— А-ну тихо! — ровным голосом скомандовал Коптельцев. — Без психа! — И, встав с табурета, так же негромко сказал: — Все тебе будет, Тихонов. И доктор. И прокурор. Все будет! Сполна!
...События последних двух недель не прошли для Коптельцева даром. Утром, на оперативке, он побледнел, стал хватать ртом воздух и сказал осевшим вдруг голосом:
— Ну, топят у нас! Форточку, что ли, откройте...
Потянулся к графину с водой, охнул, грузно поднялся с места, пересел на диван и откинулся на спинку, расстегивая пуговицы гимнастерки.
— Худо, Александр Алексеевич? — встревоженно спросил Юрский.
Коптельцев кивнул и виновато ответил:
— Крепковато прижало.
Юрский выгнал всех из кабинета и послал Бычкова в санчасть за врачом. Тот прибежал, уложил Коптельцева на диван, дал капель, сделал укол, посидел рядом, считая пульс, и хмуро сказал:
— Доиграетесь вы, уважаемый... В больницу надо немедленно!
— Какая, к черту, больница? ! — сердясь на себя и на свою болезнь, буркнул Коптельцев. — Не в первый раз!
Врач пожал плечами, заявил, что доложит начальнику управления и тот приказом заставит Коптельцева лечь в стационар, собрал свой чемоданчик и ушел. Коптельцев сделал страшные глаза и сообщил Юрскому:
— Доктор-то у нас серьезный гражданин!
— Может, действительно в больницу? — не принял шутки Юрский.
— Брось! — отмахнулся Коптельцев. — Как в театре, ей-богу! Что ни постановка, то начальство за сердце хватается. Сгорает, как говорится, на работе! А если здоровый, то обязательно пьяница или лодырь. Не положено здоровому на работе гореть. Хоть ты тресни! — Понюхал воздух и поморщился: — Напоили какой-то дрянью... Весь кабинет пропах. И курево супружница опять отобрала! Кинь папиросу, Виктор Павлович.
— Гво́здики у меня, — переглянулся с Юрским Бычков. — Крепкие очень.
— Вот и давай, — застегнул гимнастерку Коптельцев. — Давай, давай... Не жмись!
Бычков полез было в карман, но, увидев, как нахмурился Юрский, сказал:
— Нельзя вам, дядя Саша. Медицину слушаться надо.
— Начальство слушаться надо, — проворчал Коптельцев. — Я тебе не «дядя Саша», а «товарищ начальник». Сказано — давай, значит, давай. Не помру я от одной папиросы!
Бычков покосился на Юрского и протянул Коптельцеву мятую пачку и коробок спичек.
— Все у тебя Сашки, Кольки, Петьки! — проворчал, раскуривая папиросу, Коптельцев. — Со всеми на «ты». Для тебя что подследственный, что подчиненный — все едино! В футбол, говорят, с мальчишками в детколонии играешь. Было такое?
— Погоняли мячик разок-другой, — признался Бычков. — Что тут такого?
— Несолидный ты человек, Бычков. — Коптельцев глубоко затянулся, поморщился, смял папиросу в пепельнице. — И папиросы у тебя... извини подвинься!
— Говорил ведь, гво́здики, — пожал плечами Бычков.
— Мог бы и на «Казбек» разориться, — продолжал ворчать Коптельцев. — Старший опер как-никак! В кубышку получку кладешь?
— На буфет тратит, — вмешался в разговор Юрский. — Малолеток своих ублажает. Подход у него к ним такой!
— Может, и правильно. — Коптельцев тяжело поднялся с дивана и прошел к столу. — Не зря они к нему как мухи на мед липнут.
— А он к ним, — улыбнулся Юрский. — Полное единение!