— Я и так любую ксиву подделаю, — ухмыльнулся Полетайка.
— Я не про эти художества, — покачал головой Бычков. — Картины бы рисовал! Знаешь, какая радость людям?
Полетайка прищурился и, будто видел впервые, с ног до головы оглядел Бычкова:
— У тебя что, начальник, не все дома?
— Почему? — искренне удивился Бычков.
— Хреновину порешь! — отвернулся от него Полетайка.
Бычков долго молчал, потом спросил:
— Родители у тебя живы?
Полетайка дернулся, сжал губы в ниточку, на виске У него взбухла и забилась голубая жилка, он шумно выдохнул воздух и хрипло сказал:
— Не вяжись ко мне, опер! Тошнит от тебя!
До Гатчины они доехали молча, вышли на привокзальную площадь и свернули к проселочной дороге, что вела к Славянке. Шли они по обочине, снега было полно, ноги вязли, и Бычков нет-нет да и поглядывал на хромающего сильнее обычного Полетайку — не остановиться ли под каким-нибудь предлогом и дать ему передохнуть. Но тот, по-бычьи наклонив голову и прижав подбородок к груди, упрямо месил снег и останавливаться не собирался.
Сзади, нагоняя их, тарахтел колесный трактор с платформой, груженной сеном. Бычков хотел было поднять руку и остановить трактор, но взглянул на лицо Полетайки и понял, что тот никогда не признается в своей слабости и пройдет всю дорогу пешком, чего бы это ему ни стоило.
У ворот детколонии Полетайка вытер рукавом вспотевший лоб, оглядел ветхий забор, низенькую калитку, скривил в усмешке губы и, заметно припадая на правую ногу, направился за Бычковым к двухэтажному, с колоннами дому. Бычков открыл тяжелую дверь, пропустил вперед Полетайку, велел ожидать его в вестибюле и куда-то ушел.
Стены в вестибюле были обшиты дубовыми панелями, часть из них была безжалостно выдрана, пошла на растопку, во всю стену высился камин, облицованный изразцами. Топили его в последний раз, наверное, до революции. Из забранной медной решеткой топки несло холодом. За одной из полуоткрытых дверей виднелись длинные столы и скамейки. Там была столовая. Лестница с выщербленными ступеньками вела на второй этаж, где, судя по всему, помещались спальни.
Появился Бычков с молодой женщиной в очках. Одной рукой она придерживала у шеи ворот потертой шубки, накинутой на плечи, другой прижимала к боку тощую серую папку.
— Вот! — Бычков кивнул в сторону Полетайки. — Николай Яковлев, если не шутит. Собственной персоной!
— Пойдем, Яковлев. — Женщина шмыгнула покрасневшим носом. — Покажу твое место в спальне.
Полетайка ждал, не скажет ли ему Бычков что-нибудь на прощание. Бычков молчал. Полетайка повернулся к нему спиной и пошел вслед за женщиной в очках к лестнице. Он не видел, что Бычков еще долго смотрел ему вслед и, только когда Полетайка поднялся до второго этажа, вышел из вестибюля.
В спальном корпусе детколонии стояли не двухъярусные, а обыкновенные железные кровати, застеленные серыми одеялами. На две койки одна тумбочка. На небольшом, свободном от коек пятачке — стол и несколько стульев. Спальня была пуста, лишь на одной из коек, закинув на спинку ноги в тяжелых ботинках, валялся с дымящейся папиросой во рту Петька Кононов.
— Кононов! — закричала с порога женщина в очках. — Кто тебе разрешил курить в спальне? Почему не в мастерских?
— Зуб, Муза Владимировна! — ткнул пальцем в щеку Кононов. — Болит, язви его!..
— Иди к врачу.
— А у нас зубодера нет, — пыхнул дымом Кононов.
— Фельдшер есть!
— Он мне клизму пропишет, — капризно сказал Кононов. — А у меня и без клизмы в животе пусто!
— Ох, Кононов! — бессильно вздохнула Муза Владимировна. — Вот ваш новый товарищ — Коля Яковлев. Знакомьтесь!
— Наше вам! — разулыбался Кононов и сел на кровати. Он только сейчас увидел стоящего за спиной воспитательницы Полетайку. — С прибытием!
— Где у нас свободная койка? — оглядела спальню Муза Владимировна. — Эта, кажется?
— Там из окна дует! — Кононов встал и шагнул к Полетайке. — Получше найдем!
— Ну, устраивайтесь!.. — Муза Владимировна простуженно шмыгнула носом и вышла.
Кононов снял со свободной койки свежее белье, одеяло, подушку, сложил на стул. С одной из угловых коек сгреб матрас вместе с одеялом, кинул на койку у окна.
— Матроса шурнул! — пояснил он Полетайке. — Пусть у окошка кантуется. — А тут в углу все свои!
Раскатал матрас, застелил простыней и одеялом, умял кулаком подушку, кинул в изголовье и обернулся к Полетайке:
— Годится?
— Один черт! — равнодушно пожал плечами Полетайка. — Долго не задержусь!
— Мы тоже не на вечное поселение! — хохотнул Кононов. — Зеленого прокурора дождемся — и в бега!