Бычков вышел на Дворцовую, свернул к подъезду управления, предъявив пропуск дежурному, поднялся на третий этаж и по сводчатому коридору пошел в комнату, где сидел Юрский.
— Разрешите?
— Входи, входи... — поднялся из-за стола Юрский. — Чего такой мрачный? В суде был?
— Зашел, послушал, — кивнул Бычков.
— Сколько дали?
— Смирнову — пять. По взросляку пошел.
— Сам захотел, — пожал плечами Юрский.
— То-то и оно! — сказал Бычков. — Могли и поменьше дать.
— А статей у него сколько? — возразил Юрский.
— Статей много, это верно... — вздохнул Бычков. — И все-таки!
— Брось, Виктор Павлович! — поморщился Юрский. — Закруглились, и слава богу! Считай, что с «делом Полетайки» закончено.
— Хорошо бы... — задумался, глядя в окно, Бычков.
— Не понял, — обернулся к нему Юрский.
— Хорошо бы, говорю, коли так... — повторил Бычков. — Только какими они после отсидки выйдут?
— Что же, по-твоему, не сажать? — рассердился Юрский. — Нянчиться с ними?!
— Это кто как понимает, — уклонился от прямого ответа Бычков.
— Как ты это понимаешь, мне известно, — буркнул Юрский, помолчал и добавил: — Звонили с твоего завода бывшего. Решили они там с вашим лагерем.
— Да ну?! — разулыбался Бычков. — Вот за это спасибочки!
— Но учти, Виктор! — все еще хмурился Юрский. — Ни одного твоего дела другим не спихну. Понял?
— Так точно! — лихо отчеканил Бычков. — Разрешите идти?
— Сгинь! — усмехнулся Юрский и принялся набивать табаком трубку.
...Дела с лагерем шли туго. Несколько лет назад завод, где когда-то работал Бычков, затеял создать свое подсобное хозяйство. Отвоевал себе участок земли на берегу Оредежа, под Лугой, поставили там временный барак, и на этом все кончилось. То ли не нашлось желающих, то ли заводское начальство охладело к своей затее, но барак все эти годы стоял пустой и постепенно приходил в негодность. Бычкова уверяли, что барак еще крепок и если подлатать крышу и вставить выбитые стекла, то будет вполне годен для жилья. Но пришлось не только латать крышу, но и менять перекрытия, дверные косяки, рамы — работы хватало!
Заводские комсомольцы, взявшиеся помогать Бычкову, приезжать в лагерь могли только по выходным. У самого же Бычкова и его сотрудников с выходными днями полная неразбериха — вроде как выходной, а вызвать могли в любую минуту. От поднадзорной ребятни толку никакого: больше плескались в речке и обирали ягодники, чем помогали. И взять с них было нечего! Плотницкого инструмента сроду в руках не держали, да и как им доверишь топор или пошлешь с молотком на крышу? Того и гляди свалятся, поломают руки-ноги, а отвечать ему, Бычкову!
Работать можно было только летом: зимой к участку не подступиться. Летом путь тоже неблизкий, даже если выезжать с ночевкой и начинать работу с зарей, все равно чуть дело к вечеру — надо собираться обратно, иначе опоздаешь на последний паровичок.
Так все и шло — ни шатко ни валко! Только к исходу второго лета закончили с бараком, а дел впереди невпроворот!
Расчистить футбольное поле, построить пирс, просмолить две шлюпки, которые Бычков выцарапал у заводского гребного клуба, сшить паруса. А тут еще надо было устраивать Ваську Егорова и Кольку Салика в ФЗУ, потом договариваться со школой юнг на Соловках, чтобы туда приняли Игоря Соколова, да и своих оперативных дел набегало выше головы. Так и шло время! Вышли из заключения Хохлов и Журавлев — и сразу к нему: «Устраивай на работу, дядя Витя»! Бычкову бы радоваться, а он огорчается из-за Петьки Кононова: схватил дополнительный срок, режиму не подчинялся, задумал побег, да сорвалось у него в последнюю минуту.
В один из выходных дней появился в лагере и Николай Смирнов. Предъявил Бычкову справку об освобождении, а когда они остались одни, сказал:
— Все, дядя Витя. Завязано! Зла ни на кого не держу. А вам особое спасибо!
— Брось, Коля! — отмахнулся Бычков. — Ничего я такого особенного не сделал. Сам разобрался!
— Сам бы не разобрался, — покачал головой Смирнов. — Вы да Хельга...
Найти подходящую работу Смирнову оказалось непросто: специальности нет, числится инвалидом, да еще пришел из заключения. Но Бычков помнил, как прекрасно рисовал Смирнов, и добился того, чтобы его взяли на Ижорский завод маляром, а по совместительству — художником-оформителем в клубе.
Минула еще одна зима, и, как только сошел снег и начало пригревать солнышко, на берегу Оредежа опять стало шумно. Лагерь готовился к открытию! В начале июня, в самый разгар белых ночей, Смирнов приехал в лагерь с Хельгой. Был он в только что купленном костюме, в белой рубашке, даже нацепил галстук с толстенным узлом. На Хельге тоже было новое платье, в руках она держала букетик цветов, собранных, видно, по дороге от станции.