тогда пошел я на радио и попросил чтоб разрешили мне выступить рассказать про нашу жизнь чтобы люди узнали может найдется какой добрый человек и нам поможет но они говорят по радио выступать дело непростое образование нужно а я не умею по-культурному говорить так что потерпи братец авось как-нибудь устроится и дал мне который там на радио распоряжается пять песет
и вот пошел я обратно в муниципалитет и прошу их придите сделайте такую милость посмотрите ведь заживо там гнием а они мне отвечают что мол занятые они все очень и некогда им со мной возиться а если так уж позарез мне нужно пожалуйста пиши им заявление да еще клей на него гербовых марок на четыре с половиной песеты да почтовых марок сколько положено
а я им толкую я ведь не птичьего молока у вас прошу а только чтоб можно было крышу починить и свет провести чтоб сынишка мой не хворал ведь не выдержит ребенок умрет
и еще целых три года промучились мы в этой халупе а ответа так и не дождались
На миг ты отрываешь глаза от исписанного листка бумаги.
Панорама медленно разворачивается. По обе стороны дороги проплывают холмы, они тянутся друг за другом, голые, изъеденные эрозией, и тебе опять вспоминаются изображения лунных пейзажей; растительность скудеет — вот оно, всевластие солнца! Искрится и поблескивает аспидная грязь канав, блеклая желтизна смоковницы словно просвечивает сквозь белый налет, богатство красок иссякло, сменившись однообразием. Ты в самом сердце Андалузии. Иссушенная солнцем земля. Белые домики деревень жмутся к каменной громаде церкви, они убегают назад, такие же призрачные, как и вознесенные над ними высокие колокольни, минута — и они растворяются в воздухе, словно далекий мираж или внезапная галлюцинация, рожденная больным воображением.
Но вот еще одно селение, дорога становится улицей. На площади ты выходишь из машины и несмело осматриваешься по сторонам, готовый умчаться так же внезапно, как внезапно здесь появился. (Путешествие это ты предпринял в надежде собрать достаточно материала для своей будущей документальной картины. Тебе не дает покоя мысль об Энрике, мысль об аресте Энрике, об издевательствах и пытках; она подстегивает и торопит тебя.)
Белые фасады домов слепят глаза. Бакалейная лавка. Бар битком набит тощими, темнолицыми мужчинами. Дамская парикмахерская. Внезапно твое внимание привлекает выцветшая табличка на угловом доме, выходящем фасадом на главную улицу:
МУНИЦИПАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА
(Черт! Интересно, кто тут занимается чтением, в этой дыре?)
Двухэтажное здание с круглым балконом, покоящимся на каменных фигурных консолях. Жалюзи спущены. Дверь на запоре. Берешься за дверной молоток. Напрасный труд.
— Там никого нет, — объясняет прохожий.
— А в котором часу открывают?
— Как когда.
Собеседник ковыряет спичкой в зубах, стараясь не проявлять излишнего любопытства, и оглядывает тебя с ног до головы.
— Вы новый учитель?
— Нет, я тут проездом.
— Мы на этой неделе ждали учителя, я и решил…
— Нет, просто увидел, написано «Библиотека», захотелось взглянуть. Я думал, открыто.
— Они редко когда открывают, — объясняет собеседник. — Но если интересуетесь зайти, я знаю, у кого ключ.
— Не стоит, зачем беспокоить людей.
— Никакого беспокойства тут нет. Это родственница моя. Она живет рядом, в двух шагах.
Собралась кучка ребятишек, смотрят на вас, разинув рот. Собеседник поворачивается к ним и, положив руку на голову самому рослому, спрашивает:
— Хулия где живет, знаешь?
— Какая Хулия?
— Что альпаргатами торгует, у нее еще прилавок прямо в дверях.
— Ага, знаю.
— Ну вот, беги к ней, живо, и скажи, чтоб дала тебе ключ от библиотеки, тут один сеньор хочет в библиотеку зайти.