— Пойду узнаю, можно ли тут перекусить.
Повар сказал, что есть анчоусы и жареная султанка. Альваро заказал две порции рыбы и два стакана рома с содовой и льдом. Сара подошла к музыкальному автомату выбрать пластинки. Альваро последовал за ней. Они отобрали «Угольщика», «Апельсин», «Лукаса», «Лучше всего» и весь репертуар Бенни Морэ. Пока они решали, что поставить, один из бойцов остановился перед Альваро и сказал:
— Простите, пожалуйста. — Он осекся, смущенный собственной дерзостью. — Вы были третьего дня в Касабланке? Вдвоем?
— Да, — ответил Альваро. — А что такое?
— Я же говорю своим ребятам: я видел этих сеньоров… А вы, сеньорита, были в форме?
— Да, — подтвердила Сара. — У вас хорошая память.
— Я люблю смотреть на людей. — Парень стоял подбоченясь и улыбался. На вид ему было лет семнадцать, никак не больше; на смуглых щеках ни малейшего признака растительности. — Вы журналисты?
— Я фоторепортер.
— Вот хорошо. Когда будете посылать что-нибудь в газеты, не забудьте упомянуть, что мои товарищи — и я тоже, конечно, — все мы, если надо, пожертвуем собой и отдадим жизнь за революцию. Мы говорим только так: «Родина или смерть».
— Я обязательно про вас напишу. — Официант принес две порции «куба-либре». — Выпьете с нами?
— Большое спасибо, мы сейчас уезжаем.
— А безалкогольное у вас что-нибудь есть?
— Кока-кола, содовая и минеральная вода.
— Принесите бутылочку для товарища.
Тучи над рекой набухали дождем. Сара пила свой стакан, не отрывая взгляда от музыкального автомата. Паренек смущенно поглядывал в окно.
— А вы родом из Касабланки?
— Да. Но после событий на Плайя-Хирон я остался в армии. Позавчера первый раз получил отпуск — и то на пару часов. Служил с сентября без увольнительной.
— Американцы у вас здесь часто летают?
— Да вот сегодня утром прошли на бреющем шесть разведчиков. Разрешили бы по ним стрелять, мы б их сбили. Руки так и чесались.
— Вы хорошо сделали, что не тронули их.
— Житья от них нет, товарищ. Дня не проходит, чтоб не наведались. Летают, словно у себя дома.
— Если мы в нынешней передряге сумеем избежать войны, значит, наша взяла, — сказала Сара.
— Не знаю, — возразил паренек. — Сперва они потребовали убрать ракеты, и русские их убрали. Теперь они требуют, чтобы у нас не было самолетов, завтра они потребуют, чтобы у нас не было танков, и, когда мы все это выполним, они высадятся на Кубе без единого выстрела.
— Ваши товарищи думают так же, как вы?
— Все без исключения, сеньор.
Бойцы садились в грузовики; парнишку позвали.
— Сколько с нас троих? — Он потянулся за кошельком.
— Ни за что, — запротестовал Альваро. — Ведь это я вас угостил.
— Разрешите, я заплачу.
— Нет, нет. В другой раз вы угостите меня.
— В другой раз? — Парнишка покорился. Его товарищи уже распрощались и вышли. — Через неделю, — сказал он просто, — нас, может, не будет на свете.
Они сели за столик. Повар принес жареную рыбу, и Альваро заказал еще два коктейля. Рыбачья лодка подошла к причалу. Зеваки, облокотясь на балюстраду террасы, наблюдали за ее маневрами. Военные грузовики отъехали один за другим.
— Поговоришь с такими ребятами, и становится стыдно, — призналась Сара.
— Стыдно? Стыдно чего?
— Не знаю. Всего. Своих пустяковых трудностей и огорчений, своей прежней легкой жизни, стремления к роскоши… Хочется быть такой же чистой, как они.
— Ты и чиста, Сара.
— Нет. Я предана революции, но не могу отрешиться и от своих личных интересов. Стоит мне влюбиться в кого-нибудь, как, например, сейчас в тебя, и я становлюсь дикой эгоисткой.
— Для них все гораздо яснее.
— А для тебя?
— В чем-то яснее, а в чем-то нет.
— Ты болен, детка. Ты ничего на свете не знаешь: любишь ты жену или не любишь, с революцией ты или нет. Я так, например, знаю прекрасно, что иду с революцией и что влюблена в человека, который не обращает на меня ни капельки внимания.