Вот как случилось, что чудесная эта страна стала для женщины не раем, но адом. Все цветы для нее увяли, от них шел тошнотворный запах, пение птиц терзало ей нервы, как китайская пытка водой, веселый смех изливающихся в бассейны струй казался хихиканьем полоумных. А тело ее по-прежнему жаждало и томилось. И однажды, проходя мимо нее, повелитель вдруг понял, что допущена ошибка, единственная на все бесчисленное множество мирозданий.
И когда спустилась тьма, женщину привели к мерцающему небесному океану, мягко оттолкнули от берега, и она навек погрузилась в бескрайнее межзвездное пространство. Отныне ей суждено было погружаться в него все глубже и глубже, без радости и без боли, покойно, как погружаются в пуховик. Вечность сменялась вечностью, и мысли редко посещали ее, кроме одной-единственной: „А все-таки дело того стоило…“»
Когда Аманда кончила, в глазах у нее стояли слезы, и Тоби понял: она тоже изведала такую любовь, хоть никогда и не говорит об этом. Мейзи сидела с опущенной головой, вся помертвевшая, и перебирала складки юбки. Ему самому притча Питера позволила заглянуть в будущее — в те времена, когда он познает любовь, не мальчишескую, а зрелую, познает боль. Но время это еще не настало. Интересно, кого Питер имел в виду, когда писал свою притчу, — мужчину или женщину? Впрочем, какое это имеет значение…
— Полагаю, высказываться мне незачем — любые слова будут лишними, — проговорила Аманда, когда гости стали наперебой расточать по адресу Питера похвалы, довольно невразумительные и даже не очень искренние.
Питер шел к ним по лужайке, возвращаясь с ручья.
— Чудесная притча, — сказала ему Аманда.
— Надеюсь, она ничего. А иначе зачем было писать. Но насколько я могу судить, не исключено, что это китч.
— Есть многое и в китче, друг Горацио… — начала было Мейзи и рассмеялась. — Нет, по-моему, это и вправду хорошо.
После чая большинство гостей собралось уезжать, но Мейзи стала упрашивать Тоби, чтобы он остался.
— Обед будет более чем скромный, — предупредила Аманда, и вид у нее был не слишком довольный.
— В таком случае мы поедем в Клер, съедим там по сандвичу, — сказала Мейзи. — Тоби уезжает на несколько месяцев, и мне хочется побыть с ним все то время, пока он у нас.
Аманда бегло поцеловала его в щеку, и они уехали. Дело шло к вечеру, но жара еще не спала. В машине Мейзи сказала:
— Мы ведь не навеки расстаемся. Ты сможешь там сделать прекрасную работу. А я приеду тебя проведать — если ты только хочешь.
— Конечно, хочу, малыш.
Он и в самом деле чувствовал, что будет скучать по ней. Сегодня она была именно такой, какою особенно ему нравилась: не проявляла никакой нервозности, всячески старалась его ублаготворить. И только одно насторожило Тоби.
— Мне было невыносимо тяжко слушать притчу Питера, — призналась она. — Словно меня ударили по больному месту.
— Мы все куда ранимее, чем думаем.
— А мне бы, пожалуй, даже хотелось, чтобы ты был ранимей.
— Да что ты обо мне знаешь…
Из Клера Тоби удобней всего было вернуться в Лондон кембриджским поездом, и Мейзи отвезла его на станцию. Они стояли на залитой солнцем платформе, изредка перебрасываясь словами. Потом увидели довольно близко дымок паровоза.
И тут Мейзи бросилась ему на шею.
— Счастливо, милый. Ты будешь мне писать?
— Думаю, что частенько.
— Сходи в те места, где мы бывали вместе.
— Непременно.
— Когда будешь есть groque-monsieur, вспоминай меня.
Она рассмеялась, и последнее, что он увидел из окна, было сияние ее улыбки.
20
До отъезда во Францию Тоби успел посмотреть телепередачу о творчестве матери. Съемка была произведена заранее, так что у телевизора они сидели всей семьей.
Миссис Робертс появилась на экране маленькая, как воробышек; перед объективом она держалась непринужденно; на ней было то самое, теперь уже не по сезону теплое, платье, которое она купила для вернисажа в Кембридже.
— Подумать только, ведь это я!
— Да, Дора, ты, — сказал мистер Робертс, придвигаясь к ней поближе.
Между тем на экране ведущий спрашивал ее, правда ли, что она такая затворница.
— Ну, я бы не сказала. Просто люблю свой дом, вот и все; я не очень общительная.
— Разрешите спросить: когда вы начали заниматься живописью?
— Мне кажется, малевала я всегда, сколько себя помню. Но всерьез занялась этим только последние пять лет.
— Вы пишите с натуры?