Об их разрыве она не знала, во время его разговора с Бобом ее не было в комнате.
Тоби улыбнулся.
— Бывает и так, что человек все замечает, но не считает нужным об этом докладывать, — ответил он примирительно.
— Если бы не Эстелла, я б подыскала себе работу. А дома мне делать нечего — так, слоняюсь весь день из комнаты в комнату.
«Каждая несчастная семья несчастлива по-своему», — писал Толстой, но Тоби подумалось, что многие несчастливые семьи несчастливы именно так, как эта. Ему неприятно было видеть, что Боб из кожи вон лезет, чтобы хоть как-то умилостивить Риту, но он знал: у него есть на то веские основания. За Бобом, что там ни говори, вина, которую ему свалить не на кого. Мало этого, из-за Риты на него заведено досье в полиции. Когда Боб говорил с нею, на лице у него появлялась улыбка, которую Тоби мысленно называл подхалимской. Да, ничего не скажешь, Рита здорово принизила его как мужчину. Об Эйдриане она, разумеется, словом не обмолвилась, но поглядывала на Тоби с заговорщическим видом. Потому что он знал все, и она хорошо это понимала. Когда наконец можно было встать и попрощаться, Тоби испытал большое облегчение.
Рано утром во вторник позвонил Эдуард Крейн. Тоби не виделся с ним с того самого вечера, когда был на премьере «Чародеек». Голос у Крейна был странный, какой-то осипший, словно он основательно выпил, чего никак не могло быть в такую рань.
— Дело неотложное. Не можете ли вы заехать ко мне сегодня вечером? Часов в шесть?
И Крейн назвал ему адрес, жил он на Хертфорд-стрит.
— Конечно, могу. Но что случилось?
— Это не телефонный разговор. — И Эдуард положил трубку.
Весь день у Тоби на душе кошки скребли, хотя он и сам не знал почему. Поднявшись по изящной крутой лестнице на второй этаж, он очутился перед квартирой Крейна и позвонил.
Крейн открыл ему сам, неуклюжий, с седыми, словно присыпанными пеплом волосами, и лицо тоже пепельно-серое.
— Входите. — Он провел Тоби в красиво обставленную гостиную, имевшую несколько заброшенный вид. — Садитесь. Мне надо с вами поговорить. Дело в том, что Мейзи пыталась покончить с собой в ночь с воскресенья на понедельник.
У Тоби отвисла челюсть. Он не смог бы выговорить ни слова, даже если бы Крейн дал ему такую возможность. Но тот сразу же сказал:
— Сейчас говорить буду я. Она уже вполне оправилась, это я могу сказать точно. Но то была настоящая попытка самоубийства, а не симуляция — знаете, когда человек делает вид, будто хочет покончить с собой, а сам рассчитывает, что его спасут. Аманда уехала на две недели в Париж, из гостей в доме ночевали только Питер и я, оба в самых дальних комнатах. Вечером Мейзи была совершенно такая, как обычно. А потом поднялась к себе в спальню и приняла кучу таблеток аспирина. По счастью, слишком много: они вызвали у нее рвоту. Утром Сьюки принесла ей чай и увидела, что Мейзи лежит в луже собственной рвоты и дышит, как лошадь к концу забега. — Внезапно он смолк, налил им обоим виски. — Нам это будет не лишнее. Во всяком случае, мне. — И он тяжело опустился в кресло. — Я вызвал врача, и мы привели Мейзи в чувство. Аманде никто из нас ничего не скажет — ни Сьюки, ни врач, ни я. Питер ни о чем не догадывается, да и вообще он такой — если почует неладное, старается отойти в сторонку. Об этом не должна знать ни одна живая душа. Тут Мейзи непреклонна, и она права. Но я решил, что вас все-таки необходимо поставить в известность.
Тоби попытался собраться с мыслями, но страшное это видение — Мейзи, лежащая в луже собственной рвоты, — глубоко его потрясло.
— Не понимаю все-таки, почему… — начал было он.
— А по-моему, все вы понимаете, ну конечно же, понимаете. — Эдуард сделал большой глоток и глянул на Тоби прямо в лицо, словно читал в его душе. — Это должно остаться в тайне, навсегда.
— Разумеется. Но…
— Не подумайте, что я всю вину возлагаю на вас. Мы ведь не вольны в своих чувствах или, может быть, все-таки вольны? Я убежден, что это так. Я считаю, что в некий решающий миг человек должен сделать выбор. Когда Мейзи была в таком ужасном состоянии и ослабела духом, я бессовестно этим воспользовался и вытянул из нее все. Сколько же ей пришлось пережить!
— Послушайте, сэр… — Тоби и не заметил, что от волнения вновь назвал Крейна сэром, — ведь это она настояла на разрыве.
— Да, чтобы сохранить свою гордость. Она еще настолько молода, что такая чушь имеет для нее значение. — Потом он добавил с сочувственной ноткой в голосе: — Вам это, должно быть, причинило боль. Правда, вы это вы, — тут сочувствия в голосе явно поубавилось, — и, стало быть, боль быстро пройдет. Ведь у вас, Тоби, все проходит быстро, не так ли?